Елизавета Петровна

Мы уже говорили, что под влиянием нанесённого ей оскорбления Елизавета Петровна хотела во что бы то ни стало побороть свою робость и приступить к решительным мерам Но как? Это было только легко сказать…

Правда, преображенцы очень любили свою «матушку», как они называли цесаревну, но пошли ли бы они за неё в открытую борьбу против существующего правительства? За некоторых Елизавета Петровна могла ручаться, но их было слишком мало для открытой борьбы. В этом отношении предстояло ещё много поработать, много разбросать денег, а именно это-то и было больным местом заговора: средств было слишком мало.

Да и главное: не было системы, не было планомерной объединённости. Были заговорщики, но не было ни заговора, ни партии. О низвержении Брауншвейгского дома и восстановлении дома Романовых в лице царевны Елизаветы говорилось очень много, но ни разу серьёзно и основательно не был затронут вопрос: да как же в сущности всё это должно произойти? Полагались на случай, на неизменное русское «авось» – и только!

Лесток, ясно видевший всю гибельность такого положения вещей, был тем не менее бессилен сделать что-нибудь. Все его попытки неизменно разбивались о неустойчивую, легко загорающуюся и ещё легче погасавшую натуру царевны, её легкомыслие, робость, нерешительность и неспособность к твёрдому, непреклонному следованию к одной и той же цели.

Мы помним, что, воспользовавшись минутой упадка духа царевны, Лесток выговорил себе право вступить в положительные переговоры с французским послом. Но в течение ночи он передумал и решил, что это ещё успеется, что сначала надо подвести некоторый учёт действительным силам заговорщиков.

С этой целью в один из ближайших дней в Смольном собрались все те, кто принимал искреннее, горячее участие в деле царевны. Помимо Елизаветы Петровны и самого Лестока, тут были: Александр и Пётр Шуваловы, камер-юнкер двора Елизаветы Михаил Илларионович Воронцов, человек, очень много сделавший для царевны хотя бы тем, что, пользуясь большим влиянием на жену брата Романа, Марфу Ивановну, происходившую из богатого купеческого рода Сурминых, широко пользовался её кошельком для расходов по подкупам нужных цесаревне людей. Кроме того, здесь были гвардеец Грюнштейн, родом немецкий еврей, бывший в Дрездене маклером по продаже ювелирных изделий и приехавший в Россию искать счастья, затем немец Шварц, перешедший в русскую армию по инженерному ведомству, и, наконец, капитан (то есть ротный командир) Ханыков.

Разумеется, разговор вёлся о перевороте и шансах на него. Грюнштейн, служивший в роте Ханыкова, говорил, что его рота вся целиком пойдёт за царевну, стоит только дать им знак. Со своей стороны, ручаясь за свою роту, Ханыков знал, что преображенцы все охотно пойдут за свою «матушку» и единственное опасение вызывает рота капитана Мельникова. Последний пользовался большим влиянием в полку, и с ним приходилось считаться.

– Но разве его нельзя попросту купить? – спросил Лесток.

– Право, не знаю, – ответил Ханыков. – Правда, он испытывает теперь очень большие денежные затруднения, но по существу он – честный солдат, и если не суметь заставить его по совести перейти на нашу сторону, то из-за денег он, пожалуй, этого не сделает.

– Ведь это – тот самый Мельников, который с отчаянной храбростью помог скрутить Бирона? – спросил Воронцов.

– Да, – ответил Ханыков, – мы оба были тогда в деле, только я командовал другим отрядом. Между прочим, на другой день я говорю ему «Здорово мы с тобою обмишурились!» – «Чем?» – спрашивает «Да как же, – говорю, – ведь Миних-то говорил нам об аресте Бирона для выгоды матушки-царевны, а оказалось, что мы только сыграли в руку врагам её высочества!» – «Ну, знаешь ли ты, – ответил он мне, – я солдат, а не политик. Мне фельдмаршал приказал дело делать, так я не рассуждаю, как и что. И не знаю, о каких врагах её высочества ты говоришь. Ежели царевна – враг государю и его родителям, значит, она и нам – тоже враг» Я и прикусил язык, опасно было дальше-то говорить!

– Так он и донести при случае может? – спросил Александр Шувалов.

– Не думаю, тем более на меня не пойдёт доносить. Мы с ним старые друзья, опасно было говорить потому, что разговор происходил на улице. Но я надеюсь со временем, когда наше дело встанет на ноги, поговорить с ним по душам. Повторяю – если он согласится, что всякий русский должен помочь нашей русской царевне вернуть свои законные права, так сейчас же к нам перейдёт…

Разговор продолжался далее о том о сём. Наконец решили разойтись, «опять-таки ничего не вырешив», как грустно думал Лесток.

– Но постойте же, господа, – остановил он их, – ведь мы опять ровно ни до чего не договорились! Надо же решить, что нам делать? Вы говорите, что преображенцы готовы в любой момент встать за нашу царевну? Так в чём же дело? Первой же ночью, ну, хоть сегодня же, собрать их на дворе; кто будет мешать – разные там Мельниковы, что ли, – тех попросту убрать! Повести согласных к дворцу, арестовать правительницу, да и делу конец!