Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого

Вы уже знаете, как совершалось в то время паломничество русских императриц. Если бы и можно было сомневаться в том, что молодой дипломат не сумел воспользоваться удобствами и свободой такого путешествия, то очень точные сведения, посланные Мардефельдом Фридриху, разбивают эти сомнения без следа. Пруссак знал, как любит его король игривые подробности подобных приключений, да и сам находил в них большое удовольствие, хоть и не придавал им преувеличенного значения; поэтому он предусмотрительно держал у себя на службе сыскную полицию, позволявшую ему быть осведомленным о каждом шаге Елизаветы. Эта полиции естественно, не дремала, когда императрица, вместе, с Шетарди, отправилась поговеть в Сергиевскую лавру. Как и всегда, Елизавета шла на богомолье пешком; в путь двинулись после захода солнца, чтобы воспользоваться ночною прохладой, и на первых порах непривычный пилигрим выдержал тяжелое испытание: у Елизаветы точно выросли крылья. Она неутомимо шла, не считаясь ни с временем, ни с расстоянием, словно что-то радостное манило ее вперед. Она остановилась, разбитая от усталости, лишь на седьмой версте. Кругом было чистое поле, и богомольцам негде было преклонить голову; им пришлось сесть в экипажи и возвратиться на ночь в Москву, чтобы на другой день опять начать путь пешком с того место, где они вчера остановились. В следующие дни они шли менее скоро и ночевали на постоялых дворах или в шатрах, которые разбивали у дороги; это были незабываемые часы. Разумовский принимал участие в богомолье, но он умел никому не мешать, а Елизавета была прелестна, неиссякаемо весела и по мере приближения к святым местам становилась все нежнее и нежнее.

Но во время пути герой этого приключения пережил большое волнение. Он узнал в дороге, что императрица получила письмо от графини Монастероль, по обыкновению просившей о помощи. От ужаса он едва не потерял сознания: он сын нищей! Но Елизавета поспешила его успокоить: она была так счастлива дать пенсию матери своего друга и притом – никто не ответствен за своих родных. У нее у самой есть родственники, которые причиняют ей много забот и тревоги. И, чтобы перевести разговоры на более приятную для Шетарди тему, она заговорила о своей ненависти к Бестужевым, «к этим жалким людям», и о своей любви к Франции. Она всегда чувствовала к ней инстинктивное сердечное влечение и только теперь поняла, почему…

Но вот и ворота монастыря распахнулись перед ними. Елизавета ждала, что ее спутник будет ослеплен великолепием лавры, и не ошиблась. Он увидел пять храмов, залитых золотом, серебром и драгоценными камнями; церковную утварь, среди которой одно евангелие ценилось в 300 000 рублей; сонм монахов, помещавшихся в просторных кельях; роскошные покои для императрицы и ее свиты, – настоящий дворец посреди Фиваиды, земной рай. Он удивлялся, восхищался и был счастлив.

Богомольцы провели здесь несколько очаровательных дней; Мардефельд, образный язык которого уже известен моим читателям, писал Фридриху:

«Любезный француз, возбужденный советами светлейшего Гиппократа (d’Hypocrate-Excellence) и заметив, что, несмотря на напускную холодность, ему прощают его смелость, во второй раз попытал счастье и сразу одержал победу, которая дается очень легко. Мне передавали об этом, как о факте достоверном. По-видимому, так оно и есть. Со стороны царицы Цитеры замечается ежеминутная нужная заботливость, и в глазах ее читается чувство удовлетворения, с которым она смотрит лишь на тех, чье поклонение принимает».[405]

Богомолье Елизаветы в Троицкую лавру вызвало в Москве во всех слоях общества большую тревогу. Оно могло иметь неисчислимые последствия, так как счастливый паломник естественно должен был воспользоваться своею близостью к императрице, чтоб рассчитаться со своими политическими врагами. Маркиз действительно думал, что после того, что случилось, он легко покончит с «жалкими людьми» и еще до отъезда из лавры хотел объясниться по этому поводу с государыней. Но она с первого же слова остановила его:

– Не здесь!

Она всей душой отдалась говению и молитве и не хотела думать о делах. Должен ли был Шетарди смотреть на это как на поражение? Нет, потому что императрица обещала ему, что по возвращении домой поговорит с ним о несносной политике. Он не сомневался в результатах этой беседы и писал в Версаль:

«Как только мы будем в Москве, я нанесу решительный удар». Он считал, что песенка Бестужевых уже спета.

Они возвратились в Москву лишь 9 августа. К несчастью, прибыв во дворец, Шетарди нашел императрицу в большом волнении: она только что получила посылку с драгоценными материями. На другой день – новая помеха: императрица занялась итальянской пьесой, в которой хотела изменить несколько сцен. Всю следующую неделю она была вовсе невидима; она выдавала замуж свою племянницу Гендрикову, и приготовления к свадьбе отнимали у нее все ее время. Но она послала сказать своему спутнику по богомолью, что надеется видеть его на этой свадьбе. Он настаивал, чтобы она немедленно его приняла.

– Хорошо, завтра.