Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого

После своей победы над австрийцами под стенами Праги в мае 1757 года он остался при убеждении, что русская армия не выступит, хотя петербургские слухи и оказались неверны. В июне он узнал о своем заблуждении, но ограничился тем, что послал Левальдту новую инструкцию, указывавшую на безошибочное средство покончить с врагами. Средство это было очень простое, и, как это ни странно, план кампании, составленный на этот раз великим полководцем, удивительно напоминал план опереточного генерала. Русские, говорилось в нем, будут наверное идти тремя отрядами. Левальдт должен будет напасть на один из них и, разбив его наголову, заставить отступить два остальные. Беглецы, вероятно, спасутся в Польшу, где он должен будет их преследовать.[607] И тут Фридрих опять переходил к вопросу о разделе несчастной Польши, бесцеремонно распоряжаясь ею по своему усмотрению.

Совершенно иной характер носили приказания, отданные в то время русскому главнокомандующему. Страх перед опасным противником сквозил в них в каждой строке. Кроме того, Апраксин получил еще секретную инструкцию от И. И. Шувалова, в которой ему предписывалось рисковать битвой с Фридрихом лишь в случае явного превосходства сил или безусловной необходимости.[608] Получив такое предостережение против излишней храбрости, русский генерал и не выказывал никакого желания ее проявлять, и от солдата до офицера вся русская армия заразилась его отсутствием воинственного пыла. Болотов, принимавший участие в кампании, наивно говорит в своих «Записках» о панике, пережитой русскими при первых столкновениях с Левальдтом. Старые ветераны, и те не могли с собой совладать, и Болотов признается, что, ободряя солдат, он сам дрожал всем телом. Неудачный исход первой стычки казаков с прусскими гусарами на аванпостах еще усилил среди русских общий ужас и уныние.[609]

Эта разница в настроении двух лагерей объясняется просто. Левальдт командовал превосходно обученными, дисциплинированными войсками, привыкшими к победам. А те донесения, которые он получал об армии Апраксина, могли служить лишь подтверждением высокомерных предсказаний Фридриха. Русская армия кишела прусскими шпионами; один из них записал о ней свои впечатления очень подробно.[610] Он говорит, что Апраксин заботился лишь о том, чтоб иметь многочисленный штаб и блестящее снаряжение, и Болотов подтверждает это в своих записках, распространяя этот приговор на всю русскую армию. Даже солдаты, говорит он, шли, казалось, на парад, а не на войну. На касках и шапках у них развивались перья и султаны, но на ногах были рваные сапоги. Прусский шпион указывает, кроме того, на полное отсутствие специального образования и опытности у русского главнокомандующего. Апраксин сражался прежде только против турок при осаде Очакова и полагался теперь всецело на храбрость солдат и на начальника своего штаба, генерала Веймарна, человека очень сведущего в теории, но не имевшего до сих пор случая применить своих знаний на деле. Немцев среди высшего начальства русской армии было вообще очень много. Мантейфели и Бюловы служили в ней даже представителями прусской аристократии. Но цена этим перебежчикам была, конечно, невелика. Фридрих не выпустил бы из своих рук подданных, которые могли бы послужить украшением для его чудесных батальонов. Среди русских генералов выделялся знаниями и энергией Румянцев, но прусский шпион находил его слишком молодым и горячим. Генерал-аншеф Лопухин думал лишь о том, как бы хорошо выпить и поесть. Генерал-майор Панин умел обращаться с солдатами на учении при маневрах. В том же роде были и остальные. В пехоте наибольшее сопротивление могли оказать гренадеры; но, хотя и сильные и выносливые, они были малоподвижны и несмышлены. Другие полки стояли ниже самых плохеньких немецких милиций. Артиллерия, по слухам, могла выставить до двухсот пушек, но не хватало лошадей, чтоб их перевозить, а начальник ее генерал-лейтенант Толстой сам признавался, что никогда не присутствовал ни при одном сражении. В кавалерии из шести кирасирских полков только два заслуживали названия конницы; люди были необучены, лошади никуда не годны; всякое передвижение сопровождалось расстройством в рядах и частыми падениями. В остальных полках этого рода оружия некоторые офицеры вполне заслуживали поговорку, ходившую в то время в армии: «Глуп, как драгунский офицер». Гусары были лучше, но не имели понятия о рекогносцировках и патрулях. Храбрые калмыки, хотя и лихие наездники, были вооружены только луками и стрелами. Казацкий бригадир Краснощеков считался колдуном и славился главным образом своим искусством попадать при стрельбе в цель; его казаки могли бы составить хорошее войско для авангарда, но они не привыкли нести ночной службы и потому серьезной пользы оказать не могли. Вся армии была загромождена бесчисленным обозом, который отнимал у нее возможность быстрых передвижений.