Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого

Покончив с этими делами, императрица предалась одним удовольствиям, и доставила их себе очень много. Москва, где она переживала вновь свои молодые годы, оставалась всегда ее любимым местопребыванием. Она чувствовала себя в ней свободнее и прекрасно обошлась без сгоревшего дворца. В стране, где дворцы воздвигались в шесть недель, затруднения в этом отношении представиться не могло. Балы и маскарады, на которые она собирала до девятисот приглашенных, следовали один за другим в ее доме на берегах Яузы и в Покровском.

Она приостановила празднества 7 ноября 1742 г., когда издала манифест, даровавший герцогу Голштинскому, закончившему свои занятия с Теодорским, титулы наследника престола, императорского высочества и великого князя и имя Петра Феодоровича. Она таким путем подтверждала свое намерение не выходить замуж, – что являлось, несомненно, мудрым решением. Она могла бы вступить в брак лишь с иностранным принцем, а дух нового режима и настроение лейб-компанцев с трудом бы с этим помирились. Они желали видеть ее на престоле такою, какою они ее на него возвели, связанною только с ними памятью о Петре Великом и свободной, хоть с внешней стороны, от всяких иных обязательств. Она им не изменила, осталась Царь-девицей, чудесной девой русских легенд.

25 апреля (6 мая) 1742 г. в Успенском соборе Московского Кремля состоялась торжественная церемония коронации российской императрицы Елизаветы Петровны, дочери Петра I и Екатерины I. Торжества длились в течение двух месяцев и отличались небывалой роскошью

Весьма вероятно, что мысль о другой Елизавете, сравнение с которой было ей приятно, что и угадал Вольтер в данном случае, возымела на нее некоторое влияние.

Бывший герцог Голштинский, конечно, был тоже иностранцем. Но Елизавета рассчитывала, что возвращенный в столь раннем возрасте семье, вере и родине его матери, он в скором времени стряхнет с себя всякие следы своего прошлого. Правда, он сохранил за собой свое герцогство и привез в Россию его представителей в лице Брюммера и других. Но что значили этот скромный надел и горсть отощавших чиновников среди великой и могущественной России!

Они бы действительно не имели никакого значения, если бы в наследии Петра Великого не обнаружилось течение совершенно противное тому делу ассимиляции, которое приходилось теперь вести, чтобы сделать внука Великого Петра достойным наследовать своему деду. В мыслях Петра «прорубленное окно» было прежде всего выходом. Европа же – в особенности ее немецкая часть – превратила его главным образом во вход. Она прочно осела на берегах Невы и заняла здесь первые места. Молодой герцог Голштинский не видел родины своей матери на Невском проспекте, среди двойного ряда немецких лавок, ганзейских контор и лютеранских храмов. Его небольшой немецкий двор нашел здесь свой родной уголок, целый маленький народец, говоривший на том же языке, питавший в сердце те же чувства, что и сами голштинцы.

Маленький герцог Карл Петер Ульрих (будущий Петр III)

Елизавета могла бы отделить своего племянника от этой среды. Но как это было сделать? Куда его было девать? Держать его среди лейб-компанцев, Разумовских, Бекетовых, Шуваловых, окружавших ее? То был ее собственный домашний круг. Но она понимала, что сыну ее сестры не место среди него. Она и предоставила ему отгадывать или подглядывать сквозь замочные скважины или щели, проделанные в перегородках, тайны ее личной жизни. За невозможностью сближения с собой она позволила ему сходиться с лицами, менее всего подходившими к его новому призванию. Его роковым образом и неудержимо привлекала та другая группа отцовских связей, к которым он стремился в силу очевидного перевеса наследственности со стороны отца. Он в этой среде и утвердился и рос иноземным дикарем, не поддававшимся прививке русского духа, склонным смотреть как на ссылку на свое переселение в страну, которую он никогда не считал своей, хотя она и сулила ему корону, он питал к своей новой родине лишь презрение и ненависть и в душе был более ярым немцем, чем все принцы Священной Империи, взятые вместе, в силу того, что его чувства неизбежно обострялись среди вечного конфликта между его официальным положением и личными вкусами.

На это повлияли и случайные обстоятельства. С приездом немецкой принцессы, предназначенной ему в жены, дочери генерала прусской службы, умело выбранной и указанной Елизавете Фридрихом, великокняжеский двор стал еще доступнее внешним влияниям. И он сделался «молодым двором», одним из самых любопытных примеров экстерриториальности, являемых историей, средоточием всех интриг, открытым подкупу, шедшему извне, и, наконец, центром шпионства, находившегося на жаловании у иностранного государя, который воевал с самой дочерью Петра Великого.