Елизавета Петровна, ее происхождение, интимная жизнь и правление

В заключение приведем еще сообщения того же беспартийного Гельбига, характеризующего одним местом понятия Елизаветы и людей её пошиба о праве: «В первую же ночь Елизаветинского правления была принесена клятва ни одного из виновных не наказывать лишением жизни, опираясь на другие не менее радикальные меры наказания вроде ссылки в Сибирь и пр., и, действительно, более 80 тысяч «виновных» были наказаны, кто плетью до изнеможения, кто был обезображен пыткой, кого полумертвого гнали в суровую Сибирь, предоставляя этих несчастных, нередко даже решительно неповинных произволу судьбы, и кто знает, сколько слез, сколько стонов, сколько крови оставлено этими бедняками в этой ужасной стране! До пересылки давались «преступникам» новые имена, и они должны были клясться при этом не называться никогда больше своим прежним именем. А для отыскания всё новых и новых жертв имелась особая тайная канцелярия или инквизиция, которая в России, под звездой ужаснейшего деспотизма, свирепствовала куда отчаяннее, чем своими злодействами прославленные фанатические инквизиции Испании, Португалии или Италии. Доносничеству были открыты и дверь и ворота: кто занимался этим ремеслом, на того стороне была сама матушка царица, тому сыпалась казна и полагались всевозможные льготы. Жертва же такого подлого дела заковывалась в цепи, причём арестовывался не только один «виновный», но и вся его семья, и пересылался он из одной тюрьмы в другую, пока не попадал в Петербург, где заседала особая по этому делу комиссия. Годы протекали, пока начиналось следствие, и годы сменялись годами, пока это важное следствие оканчивалось и начинался процесс. Счастлив был тот, за кого могло вступиться какое либо влиятельное лицо, так как в противном случае поселение в Сибири было неминуемо. Таким образом участь даже благороднейших людей находилась в руках самых гнусных злодеев, которым, прикрываясь авторитетом царицы, стоило только произнести одно слово, и этого было достаточно, чтобы разорялись целые семьи, поселялось несчастье в дома самых благонамеренных членов общества.

Как все тираны и деспоты, так и Елизавета Петровна отличалась удивительным чувством страха и боязни, но к этому чувству присоединялись у Елизаветы во первых тяготение к роскоши, щегольству и расточительности, в вторых же встречаем мы в нашей «бессмертной» несказанную ревность. Каждый промах в отношении того, чем оскорблялось самолюбие государыни, считался за государственное преступление. Она сама председательствовала при таких судебных разбирательствах и была строга и немилосердна.

Елизавета отличалась и крайним тщеславием и, как мы уже заметили выше, ревностью: о себе была она высшего мнения. И если кто либо из придворных дам или дам света была красива и если мужчины о красоте этой дамы выражались таким образом, что монархиня могла понять, что она не настолько красива, как её «простая смертная» соперница, или если кто имел неосторожность где либо заметить, что та или другая женщина милее императрицы, и это было услышано и донесено куда следует, то беда была неминуемая, и как несчастная обладательница красоты, так и несчастные поклонники этой красоты осуждались самым жестоким образом. Царица превращалась в фурию, и ничто и никто не были в состоянии удержать взбешенную завистницу в её свирепости.

Из ревности к возлюбленному Шувалову, заподозренному в неверности, Елизавета предприняла положительное гонение и преследование всех мало-мальски красивых женщин северной столицы. И, право, просто невероятны ужасы, совершенные в то время, и всё это гонение тем более ужасно, что оно совершалось женщиной, всего более заслуживавшей осуждения, так как, право, трудно представить себе женщину, которая была бы настолько же грязна, как царица Елизавета. Все заподозренные в романе Шувалова женщины, а также и те, к которым «двор» почему либо не благоволил, арестовывались и отправлялись в заключение. Даже замужних женщин и матерей, и тех не щадила бездушная рука петербургской инквизиции: их силой вырывали из рук мужей, уводили от плачущих сирот, и всё это по одному лишь подозрению, в действительности даже часто лишенному всякого основания.

Несчастных жертв отправляли в тюрьмы, им отрезали косы и обходились с ними хуже, чем с самыми зловредными преступниками.

Большую же часть из этих женщин отправляли в Петербургский рабочий дом, где они должны были ткать и прясть, и тут они подвергались экзамену насчет любовных похождений каждой. Каждая была обязана давать верные показания, и эти заносились самым чинным порядком судебными лицами в протокол и предъявлялись ежедневно государыне. Эта же пошлая женщина потешалась ими и коротала таким образом день за днем своего «славного» правления. Она забавлялась этими скандальными анекдотами, которые при всей своей грязи всё же были чище и благороднее истории тайн Елизаветинского двора».