Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

В этой кризисной ситуации, где на карту была поставлена честь Романовых, Елизавета продемонстрировала неоспоримый пример государственного мышления. Чтобы избежать каких-либо стычек между канцлером и Петром, а то и всеобщей грызни в среде придворных, фаворитов и министров, она созвала Сенат. И поставила перед ним семь вопросов, среди коих самыми существенными были: надо ли сохранить дружбу с Данией, извлечет ли Россия какую-либо выгоду, если великий князь примет возмещение за Шлезвиг, позволит ли этот обмен урегулировать финансовые проблемы малого двора. «Мудрецы» логически рассудили: если Петру придется воссесть на трон прежде времени, война с Данией неизбежна, иными словами, если он не отступится от своей позиции, мир между северными державами станет несбыточной мечтой… Итак, коль скоро нет возможности поддерживать надежный союз со Швецией, они высказались за альянс с Фредериком V. Обмен территориями был представлен единственным разумным решением. Бестужев выдал себя как подлинного автора этих выводов, пустившись в рассуждения о великом князе: он напомнил о предрассудках его первоначального воспитания, вредоносных с точки зрения интересов империи, толковал о его незрелых летах, выражал надежду, что время и обстоятельства помогут ему побороть отвращение к Дании и он сам поймет, сколь необходимо действовать ей во благо. Елизавету просили повлиять на великого князя в этом направлении, ибо тогда мир во всей Европе будет обеспечен, а верные союзники России найдут в этом причины для радости и удовлетворения^{461}.

Созвав в этом случае Сенат, императрица сделала важнейший политический ход: она тем самым дала попять, что Бестужев более не пользуется ее безусловным доверием. Самодержица претендовала на право самой анализировать проблемы и принимать решения. Вот и заключение Сената се отнюдь не убедило. Она потребовала нового отчета, на сей раз от троих членов коллегии иностранных дел — Ивана Пуговичникова, Исаака Веселовского и Воронцова, ее постоянного доверенного лица. Они пришли к тому же выводу, несомненно, потому, что боялись государственного канцлера, да и престолонаследнику не слишком доверяли. Но Елизавета и тут не уступила и сумела произвести ловкий дипломатический маневр: в июле 1751 года в письме к Динару она ясно и определенно отделила политику своей империи от частной голштейнекой проблемы^{462}. Царица выразила пожелание, чтобы разногласия между Фредериком V и ее племянником смягчились, но Петр Федорович вправе сам принимать решения, а следовательно, может и отказываться от предложений, прервать переговоры, не уведомляя о том коллегию иностранных дел. Она высказала надежду, что никакой порчи отношений между Данией и Россией из-за поведения герцога Голштейнского не воспоследует, и предлагала свое посредничество (bona officia), обещанное еще в 1746 году, если переговоры когда-либо возобновятся.

После сокрушительного поражения в Экс-ла-Шапель царица на свой манер перестроила внутреннюю политику России: отдавая предпочтение интересам семьи, она, как некогда ее родитель, научилась обходить решения Сената и коллегий, видевших свое назначение не в том, чтобы ограничивать знать, а в прямой ее поддержке. Елизавета умела казаться покладистой, благодаря этому Англия продолжала снабжать деньгами ее двор, разоренный собственными непомерными тратами, роскошью не по средствам. Зная опасения Георга II, союзника датчан в голштейнском деле, она с неподражаемым изяществом сглаживала недипломатичные реакции Петра: его притязания не оспаривались, но откладывались до лучших времен.