Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

Циклотимия, свойственная Елизавете, всех держала в страхе: императрица то была сверх меры приветлива, фамильярна даже при первом знакомстве с заезжими знаменитостями, то выходила из себя по пустякам, разражаясь грубой бранью и доходя до рукоприкладства, чтобы поставить на место ослушника (чья вина зачастую оставалась воображаемой). Личность государыни, подобно личности ее родителя, страдала раздвоенностью: набожная православная, пылкая паломница к святым местам, соблюдавшая посты с таким рвением, что доводила себя до недомогания, она не знала удержу там, где речь шла о наслаждениях. Склонная к беспечной лени, веселая и миролюбивая, она любила окружать себя сплетницами. Ее наперсницы сформировали свой тайный кабинет, где замышлялись любовные интриги, решались судьбы многих карьер, улаживались государственные дела. В годы царствования Елизаветы Россия познала истинный матриархат: мужчины мало что могли сказать там, где женщинам это было не угодно. Самому всесильному Бестужеву приходилось склоняться перед женским полом, начиная с собственной супруги — первой дамы двора. Если верить «Мемуарам» барона Фридриха фон дер Тренка, известного авантюриста и непримиримого врага Фридриха II, бразды правления находились именно в руках госпожи Бестужевой. Тренк славился своими легкими победами, и жена канцлера, по происхождению немка, не избежала его сетей. Описывая впечатления тех дней, Тренк не преминул сбрызнуть ядом свое перо. Анна Бестужева оказалась единственной особой, привлекшей его симпатии при этом императорском дворе, где царила посредственность, удручавшая мелкопоместного прусского барона. Будучи истинной правительницей империи, как он не без преувеличения утверждал, она сама решала, быть миру или войне. Что до Бестужева, он, по мнению Тренка, оставался лишь марионеткой в руках своей супруги, особы умной, хитрой и более величественной, нежели сама императрица. Эта пара, казалось ему, была плохо подобрана, ибо канцлер сочетал в себе такие противоречивые свойства, как изворотливость, эгоизм, слабодушие и мелочность, что делало его рабом собственной жены^{491}.

Анна Карловна Воронцова, в девичестве Скавронская, приходилась Елизавете кузиной и, по сути, стояла во главе женской группировки, состоявшей из родни Екатерины I — потомства брата и племянниц последней. Фрейлины были более привязаны к императрице, нежели ее министры (зачастую — отставные любовники) или придворные, малопривлекательные, чтобы хоть мимолетно претендовать на роль фаворитов, а потому вынужденные сносить самое пренебрежительное обхождение. Эти женщины отнюдь не высокого происхождения, в 1740-х годах вознесенные в ранг первых персон двора, подыгрывали Елизавете во всех се затеях, покровительствовали ее скороспелым амурам, устраивали ей любовные свидания. И все это происходило при дворе Анны Иоанновны, под носом се тайной позиции, надзор которой был поистине удушающим. Став императрицей, Елизавета сохраняла к ним искреннюю и неиссякающую признательность; ночное почесывание ее царственных пяток служило знаком высочайшего доверия. Главной персоной этого маленького семейного двора являлась Анна Карловна, она в любой час дня и ночи была вхожа в императорские покои, когда требовалось выслушивать излияния Елизаветы. Стараясь особо не вдаваться в государственные дела, она довольствовалась пассивной ролью, разве что роняла то здесь, то там «мудрые замечания» своего мужа, тем самым подготавливая Елизавету к их восприятию. Среди прочих царицыных кумушек фигурировала еще одна ее кузина, урожденная Елизавета Осиповна Ефимовская, вышедшая замуж за Чернышева, с 1742 по 1746 год бывшего русским послом в Берлине. Самоуверенная, склонная к помпезным церемониям, она не смогла примириться со скромностью принятого в Потсдаме этикета: то, как их с мужем там приняли, она восприняла как личное оскорбление, а заодно и вызов, брошенный русской императрице. Рассказы этой дамы, дышавшие мстительным негодованием, подливали масла в огонь потаенной ненависти, которую ее госпожа питала к прусскому королю. Обстоятельные описания его нравов усиливали присущую Елизавете гомофобию^{492}.