Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

Амбициозным мечтаниям, кроме всего прочего, подрезало крылья решение русского монарха принять титул императора. 20 октября 1721 года Сенат и Святейший Синод предоставили Петру право именоваться «Отцом Отечества и Императором Всероссийским»^{49}. Канцлер Головкин оправдывал такое решение реформами монарха и его военными победами: разве он не вывел своих подданных из ничтожества и не ввел в круг цивилизованных народов? На следующее утро, после торжественного богослужения, указ был доведен до дипломатического корпуса; государь собственной персоной взял слово, сославшись на Господа, что поддерживал его во всех начинаниях^{50}. Европейские канцлеры и министры иностранных дел всполошились: следует ли признавать столь неслыханные притязания? Государства, набирающие силу, вроде Пруссии и Нидерландских Генеральных Штатов, приветствовали демарш Петра, так как были готовы без малейшей щепетильности последовать его примеру. Швеция уступила давлению могущественного соседа. Но великие католические державы — Испания, Польша, империя Габсбургов, Франция, поддерживаемая Портой, а потом и Великобритания — отказались признать этот самопровозглашенный статус. Вена безо всяких околичностей объявила, что решение царя нарушает общеевропейское равновесие. Тело церкви Христовой, светским главой которого был германский император, не могло стать двуглавым. Это поставило бы под сомнение господствующую роль Габсбургов. Другие страны тоже могли потребовать себе этого статуса, скажем, Франция, которая объявляла себя старшей дочерью церкви, а ее король в пределах своей страны уже величал себя «императором». Сюда примешивалась и религиозная проблема: православная Русь, наряду с мусульманской Портой, была изначально выведена за пределы «европейской» иерархии держав, чья культура основывалась на традициях западного христианства. Карл VI вежливо уклонился, сославшись на то, что не может принять такое решение единолично: столь значительная перемена требует согласия всех европейских держав или но меньшей мере курфюрстов империи. Австрийский посол предусмотрительно сказался больным и позаботился, чтобы его отозвали в Австрию, избежав, таким образом, тягостных пререканий на сей счет. В Варшаве Август II отговорился тем, что его долг — подчиниться решениям сейма, а в качестве курфюрста Саксонии предоставил решающее слово германскому императору. Версаль был возмущен российскими претензиями: его христианнейшее величество с третьего места в иерархии европейских властителей пытаются отодвинуть на четвертое! К тому же возвышение православной империи могло угрожать его праву на контроль над святыми местами в Иерусалиме. И все это повлекло бы за собой необходимость внести коррективы в церемониал, а к этим щекотливым материям кабинет министров был особо чувствителен^{51}. Так что и реакция Франции была лицемерной. Предлогом для того, чтобы отложить признание нового титула, послужил возраст короля (Людовику XV было тогда одиннадцать лет). Азиатские и восточные державы подбросили министрам вторую лукавую отговорку: дескать, помимо всего прочего, они уже облекли императорским титулом короля Франции^{52}. Чего доброго, и другие страны могут усвоить такой обычай. Итак, похоже, место уже занято!

Европейские властители предпочли сохранять существующие порядки; таким образом, имперский статус России оставался спорным вплоть до елизаветинской эпохи. Судьба имперских притязаний Петра продолжала зависеть от международной политики, здесь требовались дипломатические гарантии. Причину отказа видели в том, что Россия — страна «молодая», да к тому же хоть и христианская, по прилежащая не к Риму, а к Византии. Этот «генеалогический» казус наотмашь ударил по интересам маленькой Елизаветы, чье положение царевны также оказывалось под вопросом, из чего логически следовало, что выбор женихов для нее ограничен.

Петр не воспринимал этого так: пользуясь позицией силы, которую он занял после заключения в 1721 году Ништадтского мирного договора, он рассчитывал на успешное продвижение своих матримониальных прожектов. Кампредон вновь был призван своим кабинетом; опять зашла речь о Людовике XV, намечаемом в мужья второй дочери русской императорской четы. Снова вспомнили и о возможности ее брака с герцогом Шартрским или герцогом де Шароле, имея в виду намерение завладеть Польшей. Версаль, однако, отверг эту идею, ссылаясь на то, что Август II еще жив. Что до Людовика, препятствий к такому союзу находилось чем дальше, тем больше.