Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

На следующий день она принимала их всех за завтраком. Эта мизансцена разыгрывалась в новых декорациях: Елизавета и ее племянник сидели за одним столом под балдахином. Петр оставался ее наследником, но этот статус был возвращен ему пока что лишь в тесном кругу приближенных, в императорских покоях, а не там, где складывается общественное мнение и творится политика, не в Кремле. На официальных церемониях между ним и государыней сохранялась определенная дистанция, свидетельствующая о шаткости его положения. Сотрапезники заняли те же места, что ранее в Грановитой палате; гастрономические удовольствия сопровождались музыкой и журчанием фонтанов. Завершением этих достопамятных дней послужил бал. Он состоялся 3 мая: на ужин и вечер с танцами в Кремль были приглашены дворяне первых шести рангов. На сей раз каждый из приглашенных должен был вытянуть билетик с указанием номера его партнера. Затем придворные, разбившись на пары, заняли места согласно своим билетикам в пиршественной зале, украшенной маленькими апельсиновыми деревцами. Мужчины и женщины приступили к трапезе вместе, императрица уселась с ними за один стол. Прием продолжался до двух часов ночи. Назавтра те же гости получили приглашение на ужин, за которым последовал бал; разошлись они в час ночи.

Двенадцать дней знаки императорской власти Елизаветы — ордена Андрея Первозванного, Святого Александра Невского и Святой Екатерины, платья и мантии с драгоценностями — были выставлены на всеобщее обозрение в Грановитой палате вместе с троном и балдахином. Все москвичи, за исключением черни, могли прийти полюбоваться на них. Гвардейцы, сменяя друг друга, следили за этой массой любопытных зевак, проходящей через дворец: всего там за эти дни побывало 136 258 человек^{211}.

Празднества, организованные Рошамбо, следовали друг за другом почти без перерыва: 8, 9, 11, 13, 16, 19, 23, 25 и 31 мая, а потом еще 3 и 6 июня устраивались маскарады, на каждом из которых Елизавета и великий князь появлялись в новых костюмах. В маскарадах участвовали дворяне первых шести рангов, но это не возбранялось и богатым купцам, если последним удавалось раздобыть входной билет. Число гостей достигало тысячи. Кроме танцев, их ждали буфеты с закусками и напитками. Для того чтобы как следует попотчевать наиболее именитых приглашенных, готовился ужин, только персидский посол, не притронувшись ни к одному из кушаний, ограничился тем, что бесстрастно созерцал происходящее. Иностранные наблюдатели дивились тому, сколь много священнослужителей посещало эти, сказать по правде, достаточно фривольные сборища, без церемоний смешиваясь с толпой. Празднества, связанные с коронацией, послужили поводом для постановки оперы «Милосердие Тита», пролог к которой сочинил фон Штелин: в нем шла речь о России, удрученной невзгодами, но утешенной восхождением новой звезды; музыка же принадлежала Доменико Далолио. Не ограничившись ролью либреттиста, фон Штелин взял на себя исполнение партии флейты. На сцене этот диалог мифических персонажей, то и дело прерываемый балетными танцами и пением, был сдобрен театральными эффектами, игрой света и живописными обманками. Таким образом, фон Штелин оказался у истоков особого сценического жанра, являвшего собой нечто наподобие дописьменного театрализованного действа, впитавшего в себя все разновидности лирических и драматических искусств^{212}. Зеваки присутствовали на этих представлениях, не снимая своих масок, а по окончании тотчас отправлялись восвояси — на бал, который должен был закончиться лишь под утро.

Ко всем этим ночным приятностям прибавлялось то, что город все время освещали бесчисленные фейерверки. Празднества продолжались до 7 июня и обошлись без серьезных неприятностей. Хотя царица была суеверна, ее не напугали те немногие досадные мелочи, которые можно было бы истолковать как дурные предзнаменования: куда-то запропастилось ее жемчужное ожерелье, триумфальная арка была повреждена, один фейерверк не получился… Такие приметы не могли помешать началу долгого счастливого царствования. Праздничные церемонии задавали тон грядущим годам, коим надлежало протекать под знаком благоденствия, радости и сияющих ожиданий. Фейерверк, которым завершались торжества, послужил новым символом, возвращающим ко все той же важнейшей идее: гранатовое дерево — воплощение плодоносной щедрости — на глазах толпы во всю ширь раскинуло ветви и увенчалось короной: «Meam mihi reddo coronam (Сама себе вручаю корону)». При этой новой власти Россия должна была вновь обрести свою самобытность.