Елизавета Русская. Победы и шалости дочери Петра

Лень Елизаветы и ее нерадение в делах все увеличивались со времени ее воцарения. Выше было отмечено свойственное ей сознание своих обязанностей. Да не обвинят меня здесь в противоречии себе. Сознание долга и добродетель — понятия не тождественные, даже в приложении к одним и тем же вещам, и в истории вечно женственного «вижу и желаю доброго, но поступаю иначе» Медеи занимает не последнее место. Впрочем, те из биографов дочери Петра Великого, которые изобразили ее безусловно предоставившей все дела своим министрам или фаворитам, согрешили против истины. Подобное безусловное отречение от управления никогда не имело места. Хотя подобное обезличение возможно даже при самодержавном режиме на некоторых зачаточных стадиях, как то доказал Петр II, оно стало фактически неосуществимым после Анны Иоанновны, при организованном правительстве, ставшем живым, деятельным и цельным. Такого рода организмы не могут обходиться без центрального двигателя, и в данном режиме этим центром является государь. Он главное жизненное начало и главный орган движения. Если он находится в покойном состоянии, то ничто не двигается, а с его исчезновением наступает общая смерть.

В начале своего царствования Елизавета проявила даже большую деятельность. За 1741 и 1742 годы она, правда, лишь семь раз присутствовала на заседаниях Сената, но, приезжая в одиннадцать, а то и в девять часов утра, она слушала прения до самого обеда. Журнал коллегии иностранных дел за 1741–1743 гг. указывает на ее постоянное участие в обсуждении дел. Ей посылают ежедневно доклады. Она делает на них пометки, она точно так же читает все черновики депеш, посылаемых ее заграничным агентам, отдает приказания. Еще в 1748 г. она делает собственноручную пометку на докладе, посланном ей Бестужевым. Дело касается предполагаемого брака между принцем Августом Голштинским и принцессой Луизой, сестрой датского короля. Канцлер дает благоприятное заключение, предполагая, что таким путем принц легче добьется Лионского архиепископства, на который зарится Пруссия, и Данию можно будет уговорить соединиться с Россией против Швеции. Елизавета же держится иного мнения: «Над этим следует подумать. Мы знаем принца, его можно повернуть в какую угодно сторону. Не кроется ли здесь, наоборот, интрига со стороны Пруссии и Франции, дабы поссорить нас с Данией? Приходите, поговорим об этом». Из этого следует, что она не полагается на решения министра и не принимает и своих решений легкомысленно. У нее есть свои собственные мнения и она, по-видимому, настаивает на них, когда находит их справедливыми: вышеупомянутые брачные предположения не кончаются ничем.

Однако уже в 1742 г. тот же Бестужев горько жалуется саксонскому министру Пецольду на беспечность и рассеянность ее величества. Она хочет быть в курсе всех дел, она даже настаивает на том, чтобы ничего не решалось помимо ее, затруднение состоит лишь в том, чтобы найти время для серьезных прений, в которых она хочет принимать участие, среди занимающих ее пустых удовольствий. Для нее составляются доклады, указы ждут ее подписи, начатые переговоры требуют ее внимания, но ознакомление с ними, росчерк пера, решительное слово, вымаливаемые у нее, и без которых обойтись невозможно, заставляют себя ждать, бумаги накапливаются, запоздания осложняют дело, возобновление трактата с Пруссией, не терпящее отлагательства, договор с Англией, грозящий расстроиться, все откладываемый ответ на десять промеморий австрийского посла, угрожающих разрывом, все застаивается и вперед не двигается.

Тут мы нападаем на главную причину, мешавшую дочери Петра Великого согласовать свои поступки со своими чувствами: ей на это не хватает времени. Она не была вынужденной, подобно своему отцу, все делать самой, и что ей достаточно было бы нескольких часов в день, чтобы вставить в печь или вынуть из нее хлеб, замешанный другими с большим или меньшим уменьем или старанием. Но откуда взять эти несколько часов? Она на балу, она на охоте, она одевается, она в церкви, она бежит туда, сюда, расходуя себя в безостановочной оргии передвижений и удовольствий. Она неуловима. Ей недостает времени, а также и силы сосредоточить свое внимание, среди водоворота, закружившего ее жизнь. В январе 1743 г. д’Аллион спрашивает ее, какие она имеет известия относительно важного документа, переданного им ей в руки и касающегося ее личной безопасности, который она хотела сама переслать в Швецию.

— Что ответили из Стокгольма?

— Боже! Я забыла послать бумагу!

Месяц спустя французский поверенный подходит к государыне на маскараде, чтобы поговорить с ней о деле, по-видимому, очень заинтересовавшем ее. Сперва она его слушает, но вскоре он замечает, что она уже не следит за его речью, с нею заговаривает домино, и она с ним исчезает.