Елизавета Тюдор

19 мая настал черед той, которая избрала своим девизом: «Счастливейшая из женщин». Она сохраняла самообладание и была верна себе до последней минуты. На эшафоте ее ждал палач, выписанный из Франции, чтобы помочь Анне Болейн уйти в мир иной с присущим ей при жизни изяществом. Последние слова королевы, обращенные к Генриху, были язвительны и точны, смирение перед неминуемой смертью не заслонило в ней сознания собственной невиновности и правоты: «Вы, Ваше Величество, подняли меня на недосягаемую высоту. Теперь Вам угодно еще более возвысить меня. Вы сделаете меня святой».

Игры в тени эшафота

Казнь матери и поношение ее имени не задели трехлетнюю Елизавету. Это позднее, став не по годам серьезным подростком, она начнет размышлять над происшедшим в ее семье. Пока же она только лишилась титула принцессы Уэльской, будучи объявлена незаконнорожденной. Теперь девочка стала дважды бастардом — и для католиков, и для протестантов. Первых обязывала так считать папская булла, вторым это предписывал акт английского парламента. В остальном же в жизни «леди Елизаветы, дочери короля», ничего не изменилось. Отец не перенес на нее ненависть, которой воспылал к ее матери, и по-прежнему любил Елизавету издали, не обременяя себя визитами и радуясь известиям о том, что ребенок растет и хорошеет. Правда, первая дама и управительница ее маленького двора леди Брайан жаловалась в 1536 году, что девочка выросла из старой одежды и обносилась, но такое случается, дети растут быстро. Поскольку жалобы не повторялись, меры по обновлению гардероба принцессы, очевидно, были приняты. Стол же маленькой девочки в Хэтфилде выглядел на удивление обильным. Причина крылась в том, что хитрецы придворные из мужской половины двора специально заказывали поварам тяжелые, сытные и изысканные блюда, которые были в буквальном смысле не по зубам ребенку, и, торжественно выставив их на стол, уносили нетронутыми, чтобы после полакомиться самим.

Девочка росла здоровой, миловидной и завоевывала сердца тех, кто ее видел. Теперь, когда Анна Болейн ушла в небытие и статус обеих дочерей короля уравнялся, принцесса Мария оттаяла душой и стала называть Елизавету не бастардом, а сестрой. В одном из писем к отцу она признавалась, что не может не испытывать радости, видя, что Елизавета «такое смышленое дитя». Вскоре положение Марии изменилось к лучшему благодаря заступничеству новой жены короля Генриха — Джейн Сеймур.

После казни Анны Болейн Генрих впал в странное состояние: он предавался неистовому самоуничижению, повторяя всем и каждому, что его жена «обманывала его сотни и сотни раз». «Никто и никогда не видывал рогоносца, который бы с большим удовольствием демонстрировал свои рога, чем он», — писал изумленный иностранец, оказавшийся при английском дворе. Доведя собственную жалость к себе до высшей точки, Генрих наметил новую избранницу, так как главная проблема его семейной и политической жизни все еще оставалась неразрешенной — ему по-прежнему недоставало наследника. Леди Джейн Сеймур была полной противоположностью Анне Болейн и могла считаться образцом идеальной жены в традиционном средневековом понимании: некрасивая, но милая, недалекая, но тихая и заботливая. Впрочем, ей хватило сообразительности воспользоваться опытом предшественницы, и когда король послал ей письмо с изъявлением симпатий и кошелек с золотыми, Джейн вернула дар, поцеловав письмо и пожелав во всеуслышание, чтобы «Господь послал его величеству добрую жену». Она и стала ею.

Будучи протестанткой, Джейн Сеймур тем не менее хорошо относилась к Марии и не раз усмиряла гнев Генриха, вызванный тем, что дочь, не уступавшая ему в упорстве, по-прежнему отказывалась принять реформированную религию и принести присягу отцу как верховному главе англиканской церкви. Когда конфликт достиг апогея, Генрих в бешенстве пообещал отправить Марию на плаху как государственную преступницу. Поскольку сомневаться в том, что он способен на это, не приходилось, император Карл и испанский посол с трудом убедили упрямицу подчиниться ради спасения ее собственной жизни. Джейн Сеймур со своей стороны постаралась утихомирить разъяренного супруга. Архиепископ Кранмер также приложил немало усилий, чтобы примирить отца с дочерью. Наконец, глотая слезы, Мария покорилась, уверенная в душе, что совершает тяжкий грех. Генрих возрадовался, снова допустил дочь к себе, посадил за свой стол, восхищался тем, как она повзрослела, приказал восстановить ее двор. В трогательной идиллии воссоединения семьи произошла только одна заминка — королева Джейн довольно бестактно заметила: «Вот видите, Ваше Величество, а Вы хотели лишить нас этого цветка».