Елизавета. Золотой век Англии

После изматывающей беседы с Елизаветой Эссекс удалился в свой дом на улице Стрэнд, где погрузился в болезненное переживание очередного психосоматического заболевания. Через два дня сообщалось, что он все еще нездоров и сможет выйти из дома не ранее чем через неделю[942]. Деморализованный обрушившейся на него яростью королевы, Эссекс также осознавал, как высоки ставки в игре, связанной с поддержкой Якова, который помешался на «Рассуждении» и не мог расстаться со своим экземпляром документа. Шпионы Бёрли сообщали, что Яков хранит его крайне осмотрительно[943]. Король не менее трех раз в день возбужденно расхаживал по своим покоям с книгой в руках. Ходили также слухи, что он ждал совета и теперь готов им воспользоваться[944]. Тем временем в Шотландии вышел запрет на распространение новостей. Настолько опасной Яков считал книгу Парсонса, что заявил следующее: «под страхом смерти запрещено писать что-либо или передавать вести»[945].

Эссекс, не по своей воле оказавшийся связанным с преступной книгой, понимал, что ходит босиком по битому стеклу. В начале 1596 года ему вновь пришлось бледнеть: на документ Парсонса откликнулся неисправимый и неутомимый протестант Уэнтуорт. Он передал свой полемический ответ из Тауэра в виде длинного рукописного «письма» своим «близким друзьям». В своем послании Уэнтуорт наконец решил защищать права Якова как законного преемника английского престола. Раньше его смущали католические прихвостни Якова вроде графа Хантли, но теперь, понимая, что Парсонсу надо дать скорейший отпор, он всецело поддержал кандидатуру Якова, иронично обернув в его пользу слова Елизаветы, сказанные ею в 1561 году государственному секретарю Шотландии Уильяму Мейтланду, о том, что Мария Стюарт первая претендентка на английский трон по праву крови[946].

Эссексу повезло: Уэнтуорт ни разу не упомянул его имени. Не пытался он и вновь действовать через доктора Моффета. Сам Уэнтуорт благоразумно заметил, что тема слишком «щекотлива», а времена слишком «нестабильны»[947]. Сам же он озаботился этим вопросом потому, что распространение «Рассуждения» было обречено медленно, но верно — несмотря ни на какие приказы королевы — вылиться со временем во всенародное обсуждение. Кроме того, лондонские театралы стали все больше предпочитать пьесы о династических войнах, узурпациях трона и всякого рода схватках за наследство[948]. Почти нет сомнений в том, что вызванный документом Парсонса ажиотаж спровоцировал появление пьес «Король Иоанн» и «Ричард II». Ведь обе пьесы не вписывались в хронологическую последовательность предыдущих шекспировских хроник, зато в обеих речь шла о престолонаследовании, династических амбициях, гражданских войнах и узурпации трона. При этом каждая из этих пьес наполнена размышлениями Шекспира о логике истории и законности королевского сана[949].

Божественность монархической власти обсуждалась теперь не только в кулуарах королевских дворцов. Казалось, теперь всякий может поучаствовать в обсуждении этого вопроса. Начиная с памятной встречи с графом Фериа, Елизавета все эти годы эксплуатировала мотив всенародной любви к ней. Но теперь, когда народ живо обсуждал скорую смену правителя на троне, несмотря на ее приказы, ее отношение поменялось. Популярность у народа перестала быть ее чаянием и отрадой. Парсонс открыл для Елизаветы и Якова настоящий ящик Пандоры.

15 Контрармада

На бурную общественную реакцию, вызванную тем фактом, что сочинение Парсонса было посвящено Эссексу, хотя и без ведома последнего, граф ответил крайне эмоционально. Он выставил себя жертвой придворного заговора. «Эта шайка лизоблюдов, шпионов и доносчиков обошлась со мной так жестоко, — жаловался граф, — что я лишился не только спокойствия, но и всякого доверия, а вместе с ним и возможности помочь друзьям»[950].

Однако королева вскоре поняла, что Парсонс бесстыдно подставил Эссекса, и смягчилась. Испытывая угрызения совести, она стала навещать захворавшего графа с чашкой бульона[951]. Не прошло и недели, а королева уже приказала доставлять письма английских послов прямиком домой к графу в Эссекс-хаус. Отвечать на них он должен был лично. Пока удивленные придворные распускали сплетни, «козни, которые строили графу, благодаря мудрости и благосклонности Ее Величества обернулись ему во благо, а любовь королевы только укрепилась»[952].