Елизавета. Золотой век Англии

Но что бы ни подняло настроение королевы, это были не дары Сафие. Елизавета едва на них взглянула. Когда угроза со стороны четвертой испанской Армады наконец миновала, она потеряла всякий интерес к перспективе открытия нового фронта в Средиземном море. Все больше времени и внимания требовало восстание Тирона. Давление со стороны лондонских купцов также в значительной степени ослабло после недавно пришедшей из Алеппо сенсационной новости о том, что флотилия голландских торговых судов, проигнорировав монополию португальцев на плавание в данном регионе, успешно обогнула мыс Доброй Надежды и причалила в Ост-Индии. Когда они вернулись и стало известно об астрономической ценности привезенных ими грузов, лондонские купцы забыли о Турции и быстро переключились на Азию[1231].

Это был еще один гвоздь в крышку гроба той военной стратегии, которую разрабатывали сначала Уолсингем, а потом и Рэли с Эссексом. После убийства в 1584 году Вильгельма Оранского все трое, каждый на свой манер, выступали за более агрессивную и более скоординированную стратегию борьбы с Испанией и католицизмом, которая могла бы изменить экономическое и торговое положение Англии в мире, но королева всегда вставала на пути у этих планов. Теперь же нужно было любой ценой победить Тирона, опередив отплытие пятой Армады Филиппа III в Южную Ирландию.

19 Против воли королевы

Когда вслед за Лестером, Уолсингемом, Хэттоном и Хансдоном отошел в мир иной и Бёрли, Елизавета стала чаще испытывать приступы глубокой депрессии. Из-за тяжелого артрита, поразившего ее правую руку, и сильной зубной боли она не могла писать и вскоре была вынуждена прекратить переписку. Когда депрессия отступала, она давала волю свойственному ей сардоническому чувству юмора. Mortua sed non sepulta! («Мертва, но не погребена!») — горько восклицала она[1232].

Состояние королевы после смерти Бёрли произвело глубокое впечатление на Роберта Маркэма, кузена Джона Харингтона:

Стоит упомянуть о том, какие настроения царят при дворе… Если бы лорд-казначей прожил дольше, дела шли лучше. Он был нашим великим кормчим, все смотрели на него как на защитника. Ее Величество часто говорит о нем со слезами на глазах и отворачивается в сторону, едва о нем заходит речь. Более того, [она] даже запретила любое упоминание его имени на заседаниях Совета[1233].

О том же свидетельствуют и другие современники событий, в частности Роберт Сидни, племянник графа Лестера и младший брат Филипа Сидни, в письме Харингтону. Этот ветеран битвы при Зютфене совмещал обязанности королевского придворного со службой в Нидерландах в качестве губернатора Флиссингена, одного из так называемых «заложенных городов», которые голландцы передали Елизавете в качестве залога за предоставленные ею займы. «Я вижу королеву часто. Недавние события сломили ее, — констатирует он. — Из-за смерти Бёрли ее миловидное лицо часто орошается слезами. Она редко покидает свои покои, много размышляет в одиночестве и иногда пишет личные письма своим лучшим друзьям»[1234]. Когда-то Сидни надеялся, что Эссекс сможет повлиять на его продвижение по службе, он был разочарован, обнаружив, что граф не способен ему помочь. Должность, которую он занимал во Флиссингене, предполагала регулярную переписку с Бёрли и его сыном, и он воспользовался этим для того, чтобы наладить контакт с Робертом Сесилом. Когда Эссекс отплыл с армией в Ирландию, Сидни еще больше отдалился от него и его приверженцев, ставших предметом бурных спекуляций, преимущественно враждебного толка. «Королева недовольна. Сейчас у лорд-наместника [Эссекс] есть повод для радости, но впереди его ждут лишь неприятности, — пишет Маркэм и угрожающе добавляет: — У Эссекса есть друзья, есть и враги… но, когда у человека так много явных друзей и скрытых врагов, кто знает, какой конец ему уготован?»[1235]

Тем временем Елизавета не находила себе места из-за угрозы испанского вторжения в Южную Ирландию и неясных обстоятельств переговоров между Эссексом и Тироном у переправы Баллаклинч. Ее терзал вопрос: что в действительности Эссекс пообещал повстанцам в ходе этой встречи?