Елизавета. Золотой век Англии

Через четыре дня Уолсингема не стало. Следующим вечером в десять часов в соборе Святого Павла состоялась тихая погребальная церемония. Королева, руководствуясь последней волей усопшего, обошлась без «пышных прощаний, обычных для тех, кто служил мне». Распоряжения Уолсингема касательно скромных похорон не имели никакого отношения к его протестантской вере. Дело было лишь в том, что ранее он выступил поручителем Филипа Сидни, взявшего заем в размере 17 000 фунтов, и не успел его выплатить[473]. Если Елизавета хоть сколько-нибудь и горевала об этом человеке, она не подала виду. В глубине души она так никогда и не смогла простить ему его роли в процессе над Марией Стюарт и в ее казни.

30 июня Бёрли писал графу Джованни Фильяцци, флорентийскому послу в Мадриде и одному из тех, с кем Уолсингем при жизни был очень близок, письмо следующего содержания:

Полагаю, Вам уже известно или станет известно к тому моменту, как это письмо окажется у Вас в руках, о кончине господина министра Уолсингема, который, по старинному выражению, покинул сей мир 6 апреля. И пусть душа его, как я совершенно убежден, ныне пребывает в раю, Ее Королевское Величество и все ее подданные, а также все те, кого он называл друзьями, как и я сам, скорбят об этой утрате. Все мы потеряли человека, который долго и безупречно служил своей стране. Я потерял также и друга, чьим расположением дорожил.

Многие из бывших протеже Уолсингема после его смерти оказались весьма обеспокоены собственными карьерными перспективами, и беспокойство это побудило их влиться в ряды сторонников Эссекса. Они уговаривали своего нового лидера «добиваться высокого положения у себя на родине», прокладывая путь наверх по служебной лестнице по старинке, через упорный труд в министерствах и государственных учреждениях. Но такие способы были не для Эссекса. Графу, как поговаривали при дворе, «на долгий путь недостало бы выдержки»[474]. Нетерпеливый, самонадеянный, рано оперившийся молодой человек жаждал славы здесь и сейчас, желал подняться «из грязи в князи» мгновенно, как персонажи легенд о короле Артуре или герой поэмы «Королева фей» Эдмунда Спенсера.

За год, прошедший с момента возвращения из Лиссабона, Эссекс дважды обжегся на политических интригах. Впервые, когда он попытался предложить свои услуги Якову VI (безрезультатно), что, впрочем, может быть расценено скорее как наивный и неуклюжий маневр, чем как потенциальная измена. Эссекс передал шотландскому монарху два послания, от себя и от своей старшей сестры Пенелопы, крестницы королевы, в которых использовал псевдоним «Эрнест» и называл себя «усталым рыцарем», «обращенным в рабство и принужденным жить в плену». Предлагая Якову свои «службу и верность», Эссекс особенно упирал на то, что Елизавете, которую он называл «Венерой» и «победительницей Якова», уже 56 лет и, быть может, жить ей осталось не так уж долго. Эссекса выдал его неосмотрительный посыльный, из-за неосторожных действий которого связь графа с шотландским королем была раскрыта эдинбургским агентом Бёрли, после чего о содержании тайной переписки стало известно и самому Бёрли. Беспечность Эссекса повергла Бёрли и Хэттона в шок, и все же они посчитали, что будет лучше, если слухи об этой истории до королевы не дойдут. Несмотря ни на что, члены Тайного совета оставались на стороне Эссекса в его борьбе против Рэли[475].

Затем, руководствуясь весьма своеобразными представлениями о чести, Эссекс попытался убедить Елизавету восстановить доброе имя Уильяма Дэвисона и сделать его преемником покойного министра Уолсингема. Однако когда Дэвисон лично обратился к королеве с подобным прошением, он получил категорический отказ. Ненависть королевы к человеку, которого она все еще винила в том, что он выпустил из рук подписанный ею смертный приговор Марии Шотландской, не угасала ни на миг. Пока Елизавета не была готова передать кому бы то ни было должность, ранее принадлежавшую Уолсингему, а это значило, что на плечи Бёрли и Хэттона ложилась двойная ответственность. С годами королеве все труднее становилось назначать новых людей на важные государственные посты. Отчасти это объяснялось тем, что она не могла примириться с мыслью о собственной смертности, отчасти же отражало ее нелюбовь к переменам и нежелание с нуля выстраивать деловые отношения с новыми людьми[476].