Ёлка для Ба

- Да, вы все сидите и пишете, корчитесь в муках творчества, и в темноте кабинетов перед вашими глазами - вовсе не романы даже, туда глядеть-то страшно, ведь они ни о чём, а вам хочется чего-то, чего же? А вот чего: корзинок цветов, корзинок аплодисментов, корзин улыбок, чего, конечно, нет в самих романах, откуда бы этому там взяться. Вот они-то и реют в пыльном воздухе кабинетов перед глазами авторов, все эти штраусовские корзинки... Разве нет? Конечно же да! Точно как и у вашего фрица, Шуберта. Так разве вы приличные люди, за которых себя выдаёте? Ну-с, так как же мы теперь определим всё семейство, его позвоночный столб по крайней мере, главный костяк дома? Чего там, уже в истории с Шубертом мы нашли верное название и для вас. Ладно, если хотите, я не стану исключать из списка авторов себя. Если уж вы настаиваете. Приложу к делу, в архив, свои протоколы вскрытия. А что? Они написаны в той же манере... Хотя, конечно, в них чуток больше смысла. По справедливости, туда же нужно положить и твои рапорты начальству, мать.

- Значит, и я урод, - сказала мать. - Хорошо, а кто же мой Штраус, не ты ли, петушок ты мой серебряный?

- Ещё тот вопрос, - определила Изабелла. - It is that question.

- Никакого вопроса, - устало сказал отец, усаживаясь за стол. - Ну, да ладно, всё ясно.

- Нет, не ладно, - твёрдо заявила мать. - Твой личный Штраус тоже всем известен: очень популярная в студенческом общежитии мединститута, а точнее - в кроватях общежития, певунья-графиня Шереметьева. Штраус Ю - допустим, понятен тоже... Хоть певун Пушкин, хоть певунья Шульженко под ручку с Сандрелли, да хоть и Изабелла под ручку с её сестрой. А вот кто же Штраус Ба?

- У тебя, братец, надеюсь, нет вопросов, - сказал отец. - Я ведь всё тебе доступно объяснил, правда?

- Если не считать, что Шуберт вовсе не немец, - согласился Ю, - и Штраус в его время, кажется, ещё не существовал - то да, доступно. Как всегда. Ведь ты всегда всё объясняешь именно таким образом, и потому всегда доступно.

- Объясни доступно и мне, - пригнула голову мать. - Кто же Штраус Ба?

- О, Господи, уймись, я сказал! - воскликнул отец. - Я уже отвечал тебе: причём тут Ба? У неё другие мерки. У неё не может быть противопоставленных ей Штраусов, для неё существует лишь то, что хоть немного похоже на...

- ... неё саму, Ба, - шепнул себе я.

- То есть, она сама и есть Штраус, - кивнула мать.

- Мы пошли по кругу, - заметил Ю, - в который раз.

- У попа был белый бычок, - подтвердила Изабелла.

- У всех кабинеты, - сказала Валя, - а у меня полати на печке.

- Глава десятая, - улыбнулся Ди, - поп его любил.

И тут зашуршали анемоны скатертного платья, загудели над его цветами пчёлы: Ба не взяла заключительный аккорд в кадансе, прервала его и встала. За открытым окном происходило нечто странное, смахивающее на аплодисменты, хлопанье то ли листьев, то ли ладоней.

Ба склонила в ту сторону головку, будто скромно поклонилась, решительно закрыла "Беккер", и бюстики на нём задрожали. Взгляд её осязаемым лучом протянулся над нашими головами в недоступное нам пространство, ограниченное для всех, кроме Ба, кафельной, во всю стену, печкой. В этой двойной, как платье и скатерть, конструкции пространства - столь ограниченного для нас и так легко проницаемого её полным покоя и лёгкой скуки взглядом - отлично сохранялась прохлада. И в самом взгляде прекрасно сохранялась она, и в незыблемости мира тех вещей, которые не сдвинутся с места, разве что того пожелает сама Ба, то есть, отнюдь не мы: буфет, настенные тарелочки, клавиши "Беккера", домработница... Вещей, пусть и послушных, но заслуживших признание их существования лишь постольку, поскольку они на нём настаивают. И то, если они настаивают не так нагло, как мы, а в рамках приличий, как, скажем, это делают погоды. Иерархические же различия между ними всеми слишком малы, чтобы вызвать потепление взгляда или оспорить их сущностное равенство: Шуберта и Ди, снега зимой и дождя летом, и всем ночам после всех дней.

Коснувшись неприятно голой тахты, взгляд Ба проплыл дальше, мимо нас, к окну. С улицы, опускающейся к закату мимо дома, входил душный речной воздух. Зудел комар. Веки Ба приспустились, профиль покачнулся, синий оттенок глаз уступил серому - и Ю послушно кинулся закрывать ставни. В металлической скобе прогремел крюк. Веки приподнялись, профиль повернулся к столу - и Изабелла поспешила щёлкнуть выключателем. Вспыхнула люстра. Взгляд на чайный столик с застеклёнными дверцами - и на нём немедленно вскипел электрический самовар...

Обед, оказывается, подошёл к концу вместе с обеденной музыкой. С молчанием и пирогом с вишнями. Кончался и этот день. Жизнь, измеряемая днями и ночами, и то недоступное, что измеряется самой жизнью - вероятно, тоже бежало к концу. Куда ж ещё...

- Это мне будет уроком на будущее, - холодно и тихо сказала Ба, массируя левое запястье. - В следующий раз вам придётся слушать за десертом Мендельсона, и не песни без слов, а свадебный марш. Я переоценила вас. Как всегда.