Элла покинула здание!

В тот первый раз Марьян ничего не понял. Ломился в комнату. Кричал и требовал от совершенно незнакомой маленькой девочки открыть дверь, если она не хочет оказаться на улице. Дураком был, конечно. Совершеннейшим.

Леська, перепуганная еще больше, дверь открыла, но потом сбежала в самый дальний уголок, забилась под кровать и сидела там мышонком, глядя на страшно недовольного всем Марьяна заплаканными глазищами.

Это потом, когда раз за разом сестра по любому поводу запиралась в своей комнате, рейян научился тому, что ее стоит оставить в покое и переждать. Сама выйдет. Серьезно они никогда не ссорились. Быстро мирились. Оба знали, что никому они не нужны так, как друг другу. Но в первый миг, когда страсти еще кипели и бушевали, Алеська любила хлопнуть дверью.

— Лучший штатный маг? — переспросила Элла Бонс, ловчее перехватывая свои вещи и прижимая их к себе одной рукой. — Я за него!

Не пытаясь вести разговоры через дверь, секретарша взялась за ручку двери и легонько толкнула. Дверь на миг покрылась сетью белых всполохов, а потом без сопротивления поддалась. Девица удовлетворенно хмыкнула и вошла внутрь, вновь захлопнув дверь перед носом рейяна.

Спальня Алеси Белянской разительно отличалась от остального дома. Здесь отсутствовал хоть какой-то намек на темные краски: светлая мебель, светлая обивка, радужные шторы, золотисто-оранжевый наборный паркет. Даже книги на полках оказались с яркими цветными обрезами, повернутые так, чтобы скрыть корешки. Видимо, девушка сама их окрасила, не желая жить среди обыденных и неприметных вещей.

Но даже если бы спальня девушки осталась такой, какой, видимо, задумывалась первыми хозяевами дома, с темными деревянными панелями и темными обоями, эти мрачные краски потерялись бы из-за обилия картин, рисунков и просто карандашных набросков, которые покрывали практически каждый свободный клочок в этой довольно большой спальне. На стенах теснились полотна, выполненные в самых разных техниках. На одном я узнала искусно написанный портрет старшего следователя. На другом также был изображен Белянский, но в какой-то сюрреалистической манере, с травянисто-зелеными волосами и сиреневыми губами. Но эти две картины скорее были исключением среди остального множества, наполненного хаотичной пляской ярких пятен и линий. Между картинами прямо к стене, не слишком аккуратно, были приклеены вырванные альбомные листы. На одних девушка изобразила что-то маслом, на других — гуашью, на третьих — акварелью, но большинство рисунков и набросков были наспех сделаны мелом и углем. Из-под этого пиршества красок лишь кое-где проглядывали обои. На мебели рисунков оказалось поменьше, но все равно больше, чем хотелось бы. Мне пришлось деликатно подвинуть целый ворох в кресле, чтобы пристроить свои вещи.

Самой хозяйки удивительной комнаты в спальне не оказалось. Алеся нашлась в ванной комнатке, на холодном плиточном полу. Девушка забилась в уголок под окном, поджав колени к подбородку и закрыв голову руками.

— Привет, — как можно мягче сказала я, стоя на пороге.

Девушка вскинулась, глянула на меня, шумно всхлипнула и зарыдала.

— Эй, эй, ты чего? — опешила я, скидывая туфли и проходя в ванную. — Алеся…

— Я умру! Я умира-аю! И Хмарь останется оди-и-ин! Я знала! Я знала, что мне отведено не так уж много-о! — с подвываниями, всхлипами, прерываясь и икая, выдавила из себя девушка. — Я умира-а-аю…

— Я вижу раскрасневшуюся и заплаканную молодую девицу, — фыркнула я, хотя мне, по идее, следовало причитать и утешать. — С чего ты решила, что умираешь?

Я даже лоб ей потрогала, убеждаясь, что здесь и сейчас этот полный жизни цветочек не зачахнет.

— М-мне приснился страшный кошмар, — всхлипнула Алеся и вытерла красный нос рукавом изрядно потрепанного халата, темного и явно мужского. — А потом я проснулась от боли… и увидела кровь! Я ранена… Меня ранили во сне… Больно. И кровь течет.

Чуть отодвинувшись и не обнаружив под девушкой лужи крови, я прищурилась и спросила:

— А рана у тебя где?

Алеся расплакалась еще горше и призналась. А я, взрослая и совершенно никудышная утешительница, не выдержала и расхохоталась.

Через пятнадцать минут я вышла в коридор, где маялся Белянский, и строго спросила:

— Здесь поблизости есть аптека?

— Конечно.

— Сходите и купите там дамский набор. Номер два, пять или шесть, — велела я, решив, что в данном случае могу и покомандовать собственным начальством, раз уж дело касается его родственницы.

— Какие еще наборы? — не понял Белянский. — Что с ней?

— Ничего ужасного, — сказала я. — Просто ваша сестра стала взрослой девушкой.

— В смысле… — начал шеф, но я его пожалела и быстро кивнула, добавив:

— Да, у нее впервые началась менструация. Удивительно, что так поздно. Но такое бывает.

Хотелось сказать, что я знала несколько девушек, у кого расцвет пришелся на пятнадцати- и шестнадцатилетие, но опять же пожалела шефа. Зачем ему сейчас знать подробности чужой биографии?

— Но почему с ней никто это не обсудил? — все же спросила я. — Если бы ее подготовили, не случилось бы столь бурной реакции. А так девушка решила, что умирает.