Эллинороссия

– Всё так… служильцы. Но… ты пойми, наше общество отвыкло от крови, смерти, ран, болезней, увечий. У нас всё и повсюду так благоустроилось, как у меня в семье. И хорошо, и очень хорошо, и славно. Потому что кровопролитие и смертоубийство это ведь дрянь, это от беса, это страшно и пакостно, даже если ты отечество защищаешь. Так нужно ли пугать людей всем этим? Подумай, Кира.

Друг погрузился в молчание. Вздохнул тяжко. Недовольно подергал щекой. Ухмыльнулся. Поди пойми – понял ли его… Но даже если и не понял, то уж во всяком случае решил старому хитрецу Пашке простить и подыграть.

– Она хотя бы знает, что ты восемь лет прослужил в Приказе тайных дел? А про ранения? Про тиф?

– Нет. И, надеюсь, не узнает никогда. Для нее я всего лишь благополучный чиновник из ведомства логофета дрома. Один из тысяч благополучных чиновников нашей милой благоутробной Эллинороссии. Таким и любит. Без крови и без геройства.

– Сейчас, вроде, пошли споры: не лучше ли говорить «Византороссия», а не «Эллинороссия».

«Слава Богу! Отошел, не сердится больше. Вот хорошо-то, вот хорошо!»

– Ну не знаю… с тех пор, как Империя ромеев и Владимирская Русь слились воедино, сколько веков прошло? Всё как-то устроилось, устоялось… К чему переигрывать? История-то от других названий не переменится, историю-то не переиграешь.

Кира налил себе и ему по полной.

– Ладно, Господь с ней, с историей. Давай помянем ребят… не чокаясь. Ты помнишь, как их…

– Всех помню… Игнат, Илья…

– Иван Рыжий, Иван Черный…

– Клим… то есть Климент…

– Лев.

– Пантелеймон… десятник.

– Алан… и еще Аслан.

– Григорий малой.

– И Григорий старшой, пловец был от Бога.

– Дмитрий… который по связи… помнишь?

– Ну а как же. Афоня… в смысле Афанасий.

– Бешлык… то есть, Мурад его звали.

– А как Ножа звали?.. я уже запамятовал.

– Андроник, я помню.

– Забывать начинаем…

– Ничего, не забудем.

И они помянули, не чокаясь. Помолчали.

– Ты прав, наверное, Пашка. Бог их знает поименно, мы их помним, в Управлении доска установлена… и всё, и хватит. Жизнь должна быть розовощекой! Давай теперь за розовощекую жизнь… и закусим лимонным пирогом твоей благоверной… О! Хороший пирог! Отличный пирог! Жениться, что ли?

А потом Кира отужинал с ними, был весел, брызгал шутками, словно игристое вино, сам смеялся, нахваливал стряпню Рыбки, даже ввел ее в некоторое смущение. А за прежние шутки извинился, мол, уж очень хотелось попугать хозяйку несуществующим боевым прошлым, ведь когда она пугается, у нее такие чудесные большие глаза, просто как у какой-нибудь сказочной девицы-красавицы… и вообще, жаль, что Пашка встретил такое чудо первым.

Павел Георгиевич проводил его до ворот усадьбы. Обнялись.

* * *

Поздно вечером, когда Рыбка уже спала, он достал из сундучка со старой мелочевкой, напоминавшей о молодости, сверток размером с крупный грецкий орех. Развернул. На ладонь легла эта странная… фитюлька. Пятилучевая звезда из мягкого металла, серовато-зеленоватая, почти оливковая, с изображением серпика и молоточка в середине. Горные какие-то войска? Но для чего серпик и почему звезда? Кто-то из афганцев обронил? У них символика другая… Странная вещь. Как будто пришелица из иного мира, который мог бы состояться здесь, в Империи, но почему-то не осуществился во плоти.

«Не приведи Бог, попадется жене на глаза… Не приведи Бог!»

И Павел Георгиевич выбросил звездочку.