Эльнара. Путешествие за море

Но вершиной моей гениальности является этот поистине чудный станок, — возбужденный яркими воспоминаниями, испанец с гордостью постучал костяшками пальцев по узкой дубовой бочке без дна, имевшей по бокам небольшие круглые отверстия. — Чтобы попасть сюда, сука, удостоенная сей высокой чести, вынуждена вытянуть вперед руки и отставить назад зад, на четвереньках медленно проползая внутрь. Мне приходится помогать ей сзади хорошими пинками, а ее первоочередная задача — просунуть руки сквозь отверстия. Как только она этого добивается, сильным пинком я вгоняю оставшуюся часть тела в бочку, так что с одного конца бочки будет торчать ее глупая голова, а с другого — красный от моих пинков зал, Капкан захлопнулся! Из этой бочки выбраться нельзя. Освободить тело можно, лишь четвертовав его, что обычно и происходит в таких случаях. Но сначала я отдираю поганую суку, что называется, и в хвост и в гриву: то есть беру ее поочередно и спереди, и сзади, а для большей потехи засовываю в эти грязные дырки все, что попадается на ту минуту под руку. Помню, однажды, отодрав одну горячую бабенку, я засунул ей в рот вонючую тряпку, но никак не мог найти ничего подходящего для ее кровоточившего от моего усердия зада. Пришлось всунуть горящую свечу. Жаль, она потом быстро сдохла, но запах паленой человеческой кожи еще долго здесь сохранялся, кружа мне голову и вдохновляя на новые, еще более изысканные подвиги. А с одной потаскухи я как-то срезал кожу по кусочку… Острым ножом… Тварь оказалась на удивление живучей, но только отчаянно вопила, не подозревая, как неистово меня возбуждают ее крики. Я то и дело отрывался от своего приятного занятия, дабы презренная сука удовлетворила мою похоть, а потом вновь брался за дело. Закончилось все тем, что в очередной раз я решил соединить оба занятия, одинаково востребованные моей утонченной душой. Я драл потаскуху в зад и при этом аккуратно снимал с ее спины тонкие полоски кожи. Увы, она не выдержала двойного удовольствия и скончалась раньше, чем работа была закончена, но, в целом, у меня остались неплохие воспоминания об этом вечере.

Не переживай, милашка, — Карерас самоуверенным движением взял за подбородок сжавшуюся от ужаса Эльнару, — что, когда настанет твой черед испытать эти удовольствия, тебе будет не слишком интересно, ведь я раскрыл тебе почти все свои секреты. Для тебя, дочь дикого Востока, я придумаю что-нибудь новое. Благо, время вполне позволяет.

Фернандо направился к выходу, а противная обезьянка, неожиданно вскочив на плечо девушки, отвесила ей хорошую пощечину, чем вызвала одобрительный смех своего сумасшедшего хозяина. И вновь, навевая ужасающий страх и смертельную тоску, ржавые дверные петли противно заскрипели. Эли осталась одна в этом мрачном холодном помещении, более походившем на ступень ада, устроенную если не самим дьяволом, то, как минимум, его ближайшим слугой. Комната отдыха — самое нелепое название из всех, какие только можно подобрать для этого жуткого места.

Обманчивый блеск столицы

Только что пережив столь сильное душевное потрясение, Эльнара вновь забилась в ранее примеченный относительно сухой угол. В ее глазах маленькая сырая темница Черной колдуньи из Перистана, где когда-то ей довелось провести в заточении семнадцать томительных дней, нынче казалась едва ли не воплощением земного рая в сравнении с этим, поистине адским местом, которое самодовольный и чудовищно жестокий хозяин цинично именует «комнатой отдыха». Смертельно напуганной девушке казалось, что она буквально слышит навсегда впечатанные в эти грязные стены и холодный окровавленный пол умоляющие о пощаде крики и исполненные нечеловеческой болью и страданием стоны замученных жертв, чей жизненный путь по воле злого рока оказался пересечен с гением, а точнее, служителем зла Фернандо Карерасом.

Подтянув колени к подбородку и склонив уставшую от переживаний голову, Эли поплотнее закуталась в шубу и попыталась заснуть, дабы привести мысли и чувства в порядок. Во сне ей вновь приснился прадед по материнской линии Мехмед. Одетый в ослепительно белые одежды, которые сливались в своем сиянии с длинной благообразной бородой, он долго, с невыразимо искренним сочувствием в глазах, молча смотрел на Эльнару и наконец тихо, но очень отчетливо заговорил:

— Ах, мое бедное юное дитя! В силу чистоты своей души и открытости сердца, ты вновь оказалась ныне в крайне тяжелом положении, ведь Фернандо Карерас по своим греховным помыслам и нечеловеческой жестокости значительно превосходит всех живших до него на белом свете отъявленных мерзавцев. Этот дом был когда-то городской тюрьмой, которая настолько обветшала, что власти продали ее Карерасу за сущие гроши, где он и устроил это дьявольское пристанище.