Элоиза и Абеляр

Поведение Бернара Клервоского свидетельствует о том, что он не испытывал в тот момент ни малейших сомнений в своей правоте. Ведь Абеляр в Сансе отказался от борьбы, и «дело» будет рассматриваться в Риме, а потому следовало вновь вступить в переписку с лицами, которым он уже писал, и через них воздействовать на события, происходящие в Риме. Он берется за перо и специально для Иннокентия II составляет подробнейший отчет обо всем «деле», составляет, не сдерживая себя и проявляя тот опасный пыл, что ему свойственен в тех случаях, когда, по его мнению, Церковь или Истина находятся в опасности. «Вот выступает вперед Голиаф, огромный ростом, перепоясанный своим благородным воинским поясом и закованный в превосходные доспехи, а впереди него шествует его щитоносец Арнольд Брешианский. Щит соединяется со щитом, и ни единое дуновение не может проникнуть сквозь сию преграду. Французская пчела нажужжала что-то пчеле итальянской. И вот они объединились вместе и выступили против Господа и против Христа… Он поносит и оскорбляет отцов Церкви и, напротив, восхваляет философов; их выдумкам и их новшествам отдает он предпочтение, а не учению Святых отцов и не вере. И все перед его лицом обращаются в бегство, и вот тогда он меня, самого ничтожнейшего из всех, вызывает на странный поединок!.. Но ты, о преемник Петра, рассудишь, должен ли найти, обрести прибежище около престола Петра тот, кто нападает на веру Петра?»

В последних строках сего послания мы можем различить отзвуки тех споров, что возникли среди прелатов, собравшихся в Сансе. «Джачинто Бобоне, — добавляет Бернар Клервоский, — выказал нам немало дурных чувств; однако выказал он их все же менее, чем мог бы пожелать: он не имел такой возможности. Мне все же кажется, что я должен со смирением терпеть его, ибо он в этом собрании не пощадил ни вашу особу, ни вашу курию».

Письма, остававшиеся до времени неотправленными, были теперь посланы адресатам с примерно такой же припиской, где речь шла о том рвении, что проявил Джачинто Бобоне, стремясь защитить Абеляра. Таким путем Бернар надеялся упредить и опередить те возможные «маневры», что мог предпринять вышеупомянутый Джачинто в Римской курии. Бернар в скором времени отправил еще три письма трем римским кардиналам, чтобы известить их о том, что философ воззвал к папе; необходимо было, чтобы в Риме по этому «делу» состоялся такой же суд, как и в Сансе.

Толпы людей, собравшиеся в Сансе, постепенно рассеялись, каждый из находившихся в этом городе возвратился к своему очагу, в свой монастырь, в свой диоцез, и всякий распространял вести о событиях, свидетелем которых он оказался. Итак, по рассказам очевидцев никакой «дуэли» не было. Жаркий спор, ожидавшийся с таким нетерпением, спор между двумя монахами, примерно равно красноречивыми и прославившимися именно силой воздействия этого красноречия на слушателей, не состоялся. В ту эпоху, о которой идет речь, люди весьма и весьма ценили всяческие «словесные состязания», они, если можно так выразиться, были невероятно падки на подобные развлечения, и, вероятно, многие почувствовали себя обманутыми в своих ожиданиях — ведь все уже было готово к турниру, соперники даже вышли на ристалище, и вдруг один из них отказался от борьбы! Если Абеляр был самым прославленным философом своего времени, то Бернар Клервоский был самым почитаемым проповедником; его проповеди воодушевляли и направляли огромные толпы, и даже сегодня, читая их, можно ощутить некое вдохновение, приводившее людей в восторг. К несчастью, мы не располагаем текстами тех преисполненных великого пыла проповедей, которые звучали четыре года спустя после описываемых событий на холмах около Везеле, но нам известно, какова была сила их воздействия: большая часть тех, кто внимал этим проповедям, осенив себя крестным знамением и воздев над толпой крест, отправилась в Святую землю, где христианские святыни вновь оказались под угрозой.