Элрик: Лунные дороги

Пока ученый наблюдал за разворачивающейся драмой, ни выражение лица его, ни поза не поменялись. Он не двинулся с места, лишь что-то бормотал на греческом, пока эсэсовец приближался к нему.

Мне, чтобы испугаться, хватило бы одного взгляда Люкенбаха. Глаза его мечтательно застыли – нечто подобное я видел много раз за последние месяцы: взгляд садиста, твари, которой позволено воплотить все свои самые жестокие желания во имя высшей власти. Что пробудили нацисты в нашем мире? Человеческой совести нет места между релятивизмом и фанатизмом. А если совести нет, думал я, то остаются лишь неуемные потребности и окончательное забвение – вечность неоформленного Хаоса и окаменевшего Порядка, которые нашли свое выражение в безумии коммунизма и фашизма, чьи неумолимые упрощения приводят к бесплодности и смерти; впрочем, и политика невмешательства капиталистов в конце концов завела бы нас туда же. Жизнь процветает лишь там, где силы находятся в равновесии. Нацистский «порядок» оказался фальшивым балансом, наложением упрощенной схемы на сложный мир; подобные действия всегда приводили к самым большим разрушениям. Основополагающий принцип действия и противодействия.

И вот я становился свидетелем очередного примера разрушительной силы, пока эсэсовец медленно наступал на нас. В глазах Люкенбаха читалось предвкушение бойни. Он взмахнул рукой и, ухмыляясь, бросился вперед, чтобы уничтожить ученого Фи.

Жизнь офф-му была в опасности, и я, не в силах сдержаться, рванулся к ним, пренебрегая предостережениями Фроменталя и ученого. Но не успел я добежать до Люкенбаха, как передо мной появился другой.

С головы до ног облаченный в вычурные доспехи, как и тот, кого я видел прежде, но эти были угольно-черными. Доспехи я не узнал, зато лицо оказалось очень знакомым. Худощавое, белое, с горящими рубиновыми глазами. Такими же, как мои. Мой двойник, которого я видел во снах, а затем и в концлагере.

Это настолько потрясло меня, что я остановился на месте, уже не успевая остановить нациста.

– Кто ты? – воскликнул я.

Двойник приготовился ответить. Губы шевельнулись, произнося слова, но я ничего не услышал. Затем он двинулся в сторону. Я попытался проследить, куда, но он исчез.

Люкенбах почти добрался до своей жертвы. А я уже не мог ему помешать.

Ученый Фи медленно поднял длинную тонкую руку, словно пытался предупредить нападавшего. Люкенбах не остановился, бежал, как зачарованный. Он крепче сжал кинжал со свастикой и уже занес руку для первого удара.

На этот раз мы с Фроменталем оба бессознательно двинулись вперед, пытаясь защитить ученого, но тот жестом остановил нас. Когда же Люкенбах приблизился достаточно близко, чтобы ударить, офф-му раскрыл рот так широко, как могут только змеи, и пронзительно вскрикнул.

Вопль получился одновременно жутким и гармоничным. Он струился, омывал задрожавшие сталактиты на своде пещеры, угрожал в любой миг обрушить их на нас. Но мне показалось, что звук был целенаправленным, тщательно выверенным. Кристаллы над головой зазвенели и зашелестели в ответ. Но ни один из них не упал.

Вой не заканчивался; он был мелодичным и, кажется, хорошо управляемым. Высоко над нами кристаллы продолжали издавать звон и шелест, они сложились в невероятно сладкий аккорд, который внезапно, на удивление резко, завершился неожиданным треском.

Одна тонкая пика отделилась от других сталактитов, словно офф-му специально выбрал ее, и понеслась к нацисту – предвкушая наслаждение, тот все еще ухмылялся от уха до уха. Он явно полагал, что ученый Фи кричит от страха.

Хрустальная пика застыла в воздухе, в нескольких дюймах от головы Люкенбаха. Офф-му контролировал ее одним только голосом.

Крик прервался. Ученый Фи шевельнул губами. По этой команде хрустальное копье изменило угол и скорость падения. А затем ученый сделал осторожный жест. Сталактит описал плавную дугу – и почти элегантно вонзился глубоко в сердце нациста.

Эхо разнесло мучительный вопль по бесконечным пещерам, когда Люкенбах забился в предсмертных конвульсиях.

Он затих на каменистой почве, кровь бурлила под хрустальным копьем, толчками вытекая из груди. Его смерть настолько же потрясла нас с Фроменталем, насколько обрадовала. Гейнор явно пересматривал свою стратегию.

Кузен наклонился и вытащил свой кинжал из холодеющих пальцев Люкенбаха. С некоторым отвращением отступил, выпрямился и посмотрел мне в глаза.

– Я понял, что тебя нельзя недооценивать, кузен. Ни тебя, ни твоих товарищей. Ты уверен, что не хочешь связать свою судьбу с нами? Если уж на то пошло, просто отдай мне Ворон-меч, и я обещаю, что больше не стану тебя преследовать.

Я позволил себе улыбнуться подобной наглости, Фроменталь же произнес:

– Вы не в том положении, чтобы торговаться, мой друг.

– Положение всегда может измениться к лучшему, – Гейнор все еще глядел на меня. – Что скажешь, кузен? Оставайся здесь со своими новыми друзьями, а я верну меч в реальный мир, чтобы бороться с силами Хаоса.

– Да разве ты сам не силы Хаоса? – усмехнулся я.