Элрик — Похититель Душ

Утром пошел снежок, засыпавший оставленные ими следы и дорожки впереди, а мир стал холоден и погрузился в тишину. Они пробирались по заснеженному лесу, ориентируясь по очертаниям утесов наверху и по неярким солнечным лучам, пробивающимся из-за туч. В то же время шли они довольно уверенно и упрямо, вперед и вперед, следуя интуитивным ощущениям в мире, где они казались единственными живыми существами. Изредка они останавливались отдохнуть, ублажить матушку Пфатт — заварить ей трав, которые собирались по ее указанию и вместе со сладким мясом были их единственной пищей. Потом они трогались дальше и шли там, где снег был не такой глубокий, и матушка Пфатт разглядывала мох и кору, по которым она сообщала им, что зима в этом царстве стоит уже больше года и это, вне всякого сомнения, дело рук Хаоса. Она бормотала что-то о Ледяных гигантах и народе Холода, рассказывала легенды народа, к которому принадлежала ее мать, народа, появившегося еще до человека, правившего Корнуоллом до того, как тот был назван человеческим языком. Когда-то, по ее словам, был некто — принц, принадлежавший к древней расе, но женщина, на которой он женился, принадлежала к новой. Дети этого союза были предками ее матери.

— Вот почему мы владеем великим даром второго зрения, — по секрету сообщила она Элрику, похлопав его по плечу, когда он встал рядом с ней на колени во время одного из коротких привалов. Она говорила с ним, как со своим любимым внуком. — И они, эти люди, были похожи на тебя внешне, вот только не были такие белые.

— Это были мелнибонийцы?

— Нет-нет-нет! Это слово не имеет смысла. То был великий народ вадагов, что жил еще до прихода мабденов. А потому мы с тобой, возможно, находимся в родстве, принц Элрик.

На мгновение она перестала скрывать свой здравый смысл, который хорошо дополнял ее юмор. И Элрик, заглядывая в это лицо, подумал, что он смотрит в лик самого времени.

— Так не течет ли в нас с тобой кровь героев? — спросила она его.

— Вполне вероятно, госпожа, — мягко сказал Элрик, едва понимая смысл ее слов, но довольный тем, что может облегчить тот груз, который лежит на ее душе и против которого она время от времени словно бы протестовала.

— И боюсь, что нам суждено нести слишком тяжелое бремя земных скорбей, — сказала она. И тут она снова начала смеяться и напевать: — Тилли-дилли-бом! Пим плюхнулся в бульон! Кровь прольет парнишки сердце, чтоб в звонкий Май открылась дверца! — При этом она начала выстукивать своей ложкой по тарелке какой-то варварский ритм. — Из вен врываясь в сердце наше, боль воспоминаний пляшет..

— Ах, матушка, ах, чресла, родившие меня! Когда туман Хаоса так густ, твои воспоминания о древнем варварстве еще больше туманят мой взор!

Фаллогард Пфатт умоляюще взмахнул руками.

— Они склевывают остатки мозгов бедной старушки. — Древняя матрона собрала все свое обаяние, чтобы очаровать сына, но тот остался непреклонен.

— Матушка, мы почти вышли на след Коропита, но видеть становится все труднее и труднее. Мы должны попридержать наши языки и прекратить разбрасывать заговоры и стихотворные перезвоны, иначе ты оставишь за нами такой ведовской след, что хоть армию за нами пускай. Это неблагоразумно.

— Благоразумием не засолишь крыс, — сказала матушка Пфатт, издав странный смешок, но подчинилась своему сыну, принимая его логику.

Элрик заметил, что воздух становится теплее, а лед на деревьях подтаивает. Снег же, ложившийся на болотистую почву, быстро ею поглощался. Днем, когда стало припекать солнце, они пересекли строй зверолюдей, закованных в необычную броню — в странные ледяные формы; лед этот был горяч на ощупь, и сквозь него они видели двигающиеся глаза, губы, пытающиеся заговорить, конечности, замершие в позе постоянной агонии. Фаллогард Пфатт согласился с Элриком, который сказал, что это какая-то армия Хаоса, которой было нанесено поражение неизвестным колдовством — возможно, с помощью Закона. Потом они увидели перед собой пустыню, пересеченную водным потоком явно искусственного происхождения, из которого они смогли напиться.

Пустыня кончилась на следующий день, и они увидели впереди огромный лесной массив, темный и густой; длина листьев на этих деревьях достигала человеческого роста, а стволы были стройные и жилистые, как человеческие тела. Эта великолепная листва имела разные цвета — темно-алый, темно-желтый, пепельно-коричневатый и грязно-синий, в эти угрожающие оттенки были вплетены светло-розовые ленты и жилы багряного или серого, словно лес питался кровью.

— Я думаю, здесь мы и найдем нашего пропавшего путешественника! — с воодушевлением заявил Фаллогард Пфатт, хотя выражение лица его матери и исполнилось сомнения при виде этого жутковатого переплетения цветов и ветвей. Казалось, пройти сквозь этот лес невозможно.

Но Фаллогард Пфатт, который теперь возглавлял шествие, засеменил вперед, вынуждая свою невысокую племянницу ускорить шаг. В конечном счете, когда они оказались в густом, почти непроходимом лесу, она крикнула дядюшке, чтобы тот умерил пыл.