Ельцин

Староверы не курили. И Ельцин не курил, просто не выносил табачного дыма, подавляющее большинство его подчиненных были некурящие люди.

Староверы не сквернословили, отличались строгими нравами, особенно в семейной жизни, были истовы в труде. И Ельцин в лучшие годы доводил подчиненных до полного изнеможения своим графиком, своей требовательностью, своей работоспособностью. Ну, и, конечно, староверы не пили водку…

Да, понятно, что на этом месте стройная концепция треснула.

Однако речь ведь не идет о прямом наследовании религиозных традиций, тем более что дед Ельцина, Игнатий, уже ходил вместе со всеми в обычную православную церковь, где потом крестили Бориса Николаевича. Речь тут о другом — о наследовании непрямом, неявном, даже не на уровне семейного завета, а на уровне подсознательных, «генных» матриц, неожиданно и порой странно проявляющихся в потомстве, причем именно в отдельных потомках рода, как бы случайно…

А что, собственно, мы, современные люди, знаем о староверах? Да практически ничего. Их традиции, их строгая духовная основа очень плохо прилагаются к нашему российскому менталитету, особенно сегодняшнему, к уже традиционному понятию о «русской душе». Между тем, как пишет американский исследователь, «их моральный кодекс сдержанности, усердия и упорное противостояние трудностям в некоторой степени напоминают протестантскую этику на Западе». Вот так.

Еще одна особенность родословной Ельцина — то, что его крестьянские предки не были крепостными. Вернее, не были «барскими», то есть не принадлежали в виде собственности никакому частному лицу. На Урале, в том числе и в местах, откуда Ельцин родом, крестьяне были в основном «государственными», то есть хозяин у них, конечно, был, но не «барин», а чиновник, в обязанности которого входило взимать с крестьян государственный оброк в виде работы. Что еще важно, государственные крестьяне могли выкупать себя сами, по собственной воле.

В чем разница?

Мир дворянских поместий — это действительно целый мир, обустроенный, обжитой, замкнутый на себя. В нем есть солнце, центр вселенной — барин или барыня (или они вместе), «мать» и «отец»; есть их многочисленные дети (крестьян они тоже называют «детьми»), а также родственники и приживалы; есть близкие к ним слуги, но слуги — это уже вершина иерархии, а еще в этом мире были десятки, сотни специалистов разных профессий, которые нужны при барском дворе, иногда вплоть до самых экзотических, включая куафера, то есть парикмахера, или театрального артиста, художника, певчего; но есть в этом мире и периферия, то есть простые земледельцы, мастеровые, — и есть зависимость всех ото всех, есть своеобразное дворовое право, свои внутренние неписаные законы, есть (это самое главное) общая судьба, общий круг жизни, выйти из которого немыслимо, невозможно.

Так вот, «государственный крестьянин» живет вне этого обжитого, замкнутого мира. Он, конечно, тоже кланяется и снимает шапку при виде какого-нибудь «барина» — но по-другому, без истовой веры в святость заведенного порядка, просто по нужде. Он самостоятелен, ему рассчитывать не на кого — только на свои руки, на свою голову, на свою собственную, личную судьбу. Государство, которому он непосредственно принадлежит, слишком далеко.

Забегая вперед можно сказать, что на всех своих работах Ельцин первым делом пытался взломать мешающую делу рутину — иерархию, традиции, уклад, привычки, прозу жизни, будничный раз и навсегда установленный ритм, взаимозависимости, некий органический, косный порядок («так было и так будет»).

Эта способность Ельцина менять систему не изнутри, пользуясь ее внутренними законами и механизмами, а ломать ее, выстраивая под себя — конфликтуя, увольняя, жестко критикуя, перенапрягая привычные взаимосвязи, привычные законы взаимодействия, — это не просто черта его характера. Это не завышенная самооценка или повышенная агрессивность, как считают многие из тех, кто о нем писал.

Это — корневая черта его личности: он не принимает чужие, уже готовые правила игры, которые предлагаются ему снизу («подчиненные») или сверху («начальники»).

Его личный, внутренний мир не способен слиться с уже сложившимся, существующим порядком вещей. Он предполагает изменения только по своему плану, только достижение поставленной им цели, только жестко выстроенный путь, в конце которого обязан находиться намеченный результат. Кажется, что ради этого результата он готов пойти на любые усилия, на любые жертвы, на любой конфликт с окружающей средой. И это не диктат воли, это довольно тонкая черта, которую психологи называют целеполагание. То есть умение понять цель, видеть ее.

Много раз делались попытки найти корни его широко известной несговорчивости, неуступчивости окружающей среде и сложившимся правилам — в детстве, в юности, то есть по классической советской схеме «формирования характера». Мне ближе другой подход, «генетический» — человек рождается с определенным набором качеств, с начерно написанным сценарием своей жизни.