Ельцин

Еще одна представлявшая интерес стратегия десоветизации государства могла бы заключаться в «люстрации» — проверке политических институтов с целью выявления бывших сотрудников тайной полиции, а также тех, кто в коммунистические времена с ними сотрудничал. Так было сделано в Восточной Германии, Польше, Венгрии и Чехии[917]. Одним из немногих российских политиков, выступавших за принятие закона о люстрации, была Галина Старовойтова, советник Ельцина по вопросам межнациональных отношений в 1991–1992 годах. По одному подготовленному ею проекту бывшим аппаратчикам КПСС в течение пяти лет запрещалось заниматься политикой или преподаванием. В марте 1992 года депутаты от «Демократической России» выдвинули на Съезд народных депутатов предложение о том, чтобы данный запрет распространялся на всех членов КПСС, которые до августа 1991 года не расстались с партбилетами. Ельцин присутствовал на заседании, но покинул зал до голосования вместе с почти половиной делегатов[918]. Рассказывая об этом в 1994 году, он в прямой форме объединил коммунистов и бывших офицеров государственной безопасности: «Демократическая пресса вменяет мне в вину главным образом не это. Главный упрек — я сохранил систему госбезопасности, не издал указа, который бы автоматически отстранял от работы в государственном аппарате бывших работников ЦК КПСС, обкомов партии (некоторые говорят — и райкомов)»[919]. Ельцин мог не волноваться о скелетах в собственном шкафу. Но он опасался того, что события могут выйти из-под контроля, и хотел сохранить слой хорошо подготовленных управленцев и профессионалов, которые, как и он, были частью советского режима. Кроме новых лиц и голосов, он хотел «использовать на государственной работе и опытных исполнителей, организаторов». Хотя отдельные представители бывшей номенклатуры «перекрасились под демократов», Ельцина гораздо больше раздражали политиканы новой волны, которые, он писал в мемуарах, «как правило, работать не умели вообще»[920].

Ельцин мог бы попытаться совершить символическое очищение, например провозгласить новые праздники и торжества, чтобы продемонстрировать солидарность с оппозицией прежнему режиму и отпраздновать его падение. Бессистемная попытка чего-то подобного была сделана в 1992 году, когда 12 июня, годовщина принятия декларации о государственном суверенитете Российской Федерации, была объявлена Днем свободной России — государственным праздником и нерабочим днем. А вот возможность сделать памятным днем годовщину августовского путча он упустил. В 1992 и 1993 годах он произносил речи в связи с этим событием, а в 1994 году объявил 22 августа Днем Государственного флага, «но не объяснил, почему [российский трехцветный] флаг стал единственным увековеченным символом августовских событий и как он связан с этим днем», и отклонил предложение сделать этот день нерабочим[921]. Еще один указ 1994 года провозгласил 12 декабря, годовщину конституционного референдума 1993 года, Днем Конституции и сделал его нерабочим днем. Как и в случае с 12 июня и 22 августа, большинство россиян восприняли новый праздник без особого энтузиазма.

Мифотворчество могло принять и физическое выражение, как это происходило во многих странах. Юрий Афанасьев и Евгений Евтушенко давили на Ельцина от имени общества «Мемориал», к которому тот присоединился в 1988 году, продвигая идею переделать главное здание КГБ на Лубянской площади в музей. Яковлев поддержал идею установки памятника жертвам сталинизма перед Лубянкой. В октябре 1990 года общество «Мемориал» установило на площади необработанный камень из одного из северных лагерей, но после сноса памятника Дзержинскому в 1991 году открылось место для более заметного монумента. Ельцин эти идеи не поддержал. Впоследствии Яковлев говорил, что должен был «больше нажимать на него [президента]», но он этого не сделал[922].