Елтышевы

Раздался рев сына; Валя схватила его, стала сильно, всем телом, качать. И одновременно кричала в ответ Артему:

– Где надо была! Идиот! В больнице была – опять молочница! Опять, наверно, ребенка заделал мне – и орать.

– Ха, кто заделал? Олегжон?

– Да пошел ты! Идиот, действительно…

– Это ты идиотка! – Артему доставляло удовольствие вот так кричать, в полный голос, даже дрожание исчезло, и рев Родьки не пугал, не останавливал. – Шлюха! Где была, спрашиваю? У этого Олегжона сосала?

Артем почувствовал укол в правую сторону головы. Не удар, не тычок, а именно укол. Дернулся, оглянулся и увидел тещу, которая замахивалась еще раз, выставив, как зубило, казанок среднего пальца. Так обычно тюкала она своего пьяного мужа.

– Ч-чё-о! – поймал Артем ее руку, попытался заломить, но неудачно – теща была сильная, а бить ее по лицу он не решался. Теща дралась молча, лишь напряженно сопела, упорно стараясь ударить казанком-зубилом. Зато Валентина вопила беспрерывно. Артем не слышал, что вопит, но это было что-то оскорбительное: чтоб убирался, что на хрен не нужен ей такой муженек, идиот, сволочь неблагодарная…

Видя, что теща побеждает, Артем не сдержался и ударил в неожиданно тугую при ее полноте грудь.

– Ах ты, гад-деныш! – И теща уже совсем медведем полезла на него; тут в комнату заскочил тесть и без разбирательств стал помогать жене.

Уворачиваясь, Артем заметил ножницы на комоде. Вполне мог дотянуться до них… «Вот так и убивают друг друга», – подумалось, и от этой мысли он опомнился, перестал сопротивляться, а когда ощутил, что и напавшие тоже слегка расслабились, вырвался.

Огляделся во дворе, будто впервые здесь оказался. Направо калитка, налево времянка… Во времянке, между шкафчиком и стеной, заначены еще с зимы триста рублей. Забежал, рывком – чуть не опрокинув – отодвинул шкафчик, схватил деньги.

Уже погоняемый криками и тычками тещи и тестя, выбежал за калитку.

Оглянулся, крикнул сдавленно, сквозь спазмы и дрожь:

– Суки! Уроды вонючие!

Машинально пошел в ту сторону, где жили родители. Остановился. «И что? Что там?» И впервые в жизни почувствовал себя по-настоящему одиноким, бездомным… Вот так же, наверно, стоят посреди улицы люди, ставшие бомжами. Перед первой ночью…

Дергающейся рукой достал пачку «Примы» с фильтром, вытряхнул сигарету. Кое-как закурил, несколько раз глубоко затянулся. Во рту стало горько и вонько, словно там сожгли паклю. Сбил уголек, сунул длинный окурок обратно в пачку. Еще пригодится…

Подошел ближе к берегу пруда, присел на траву. Собрал по карманам деньги, пересчитал. Пятьсот двадцать рублей. Прилично. С такими деньгами можно попытаться начать сначала… Встал и пошагал к автобусной остановке у въезда в деревню. Торопился, подгонял себя, хотя до автобуса оставалось еще больше часа; изо всех сил себя убеждал, что больше не увидит ни жены с ее уродами, ни своих родителей, притащивших его сюда, в эту яму. Никакого Олегжона не увидит, ни вообще…

– На хрен, – шептал злобно, решительно, – на хрен надо. Гнийте тут сами, а мне… мне на хрен не надо!..

Глава двадцатая

В конце мая, после посадки картошки, Николай Михайлович навалился на стройку. Дозалил фундамент, купил пять кубометров бруса и выложил при помощи самодельного крана-балки пять венцов. Появились очертания будущего просторного дома.

Дальнейшее строительство остановило отсутствие денег.

Снова стали ездить с женой за жимолостью, оставляя дом без присмотра, каждый раз, возвращаясь, ожидали увидеть дверь сорванной, вещи в избе разбросанными, запасы спирта опустошенными… Но, видимо, Елтышева побаивались – не лезли.

Сын жил в городе, работал. Приезжал изредка – помыться, поесть супа… В городе он устроился в бригаду, переделывающую первые этажи жилых домов в магазины. Жил в общежитии музучилища – бригада снимала там комнату: поставили три двухъярусные кровати.

– И что, вас там шесть человек? – с удивлением и беспокойством спросила Валентина Викторовна, когда Артем рассказал.

– Ну да. – И так посмотрел на мать, на отца, что дальнейшие расспросы прекратились – казалось, вот-вот начнет сам задавать вопросы. И кончится все снова скандалом.

Николай Михайлович вообще опасался вступать в разговоры с ним. Не хотелось ссориться, да и просто ссорой, дойди до нее, дело, видимо, не ограничится – Артем за эти два месяца заметно изменился. Не то чтобы окреп, но во взгляде, в движениях, в тех редких фразах, что произносил, чувствовались вызов и угроза. Бравировал своим нынешним положением почти бича (в их бригаде все, кроме него, были бывшие зэки, бездомные, запойно пьющие) и всем своим видом показывал: «Вот каким я сделался. И все из-за вас». Что-то появилось в нем такое же, что было у Дениса, когда тот вернулся из армии, – приблатненность появилась.

Денег Артем во время приездов не просил, давал понять, что с деньгами у него порядок. Но ел много, жадно, пил тоже не стесняясь. Если не просили помочь по хозяйству, ложился на койку на кухне и спал до вечернего автобуса.

О семейных его делах разговор не заводили. Однажды только мать не выдержала:

– Как там? С Родей-то что теперь?