Елтышевы

– Все-все-все, – Николай Михайлович обнял жену. – Будем ждать. Все нормально будет.

…Денис прибыл двадцать пятого, днем. Подкатил на белой иномарке. Вышел, распрямился, огляделся, потягиваясь, по сторонам.

– Так, – сказал громко водителю, – держи пятихатку, – и пошел навстречу выбегающим из калитки родителям.

Были объятия, слезы матери, быстрые, не требующие ответов вопросы… Николай Михайлович не видел сына четыре с лишним года – ездил на свидание один раз и больше не смог: наблюдать Дениса в черной зэковской робе, всю эту архитектуру и порядок колонии, чувствовать себя, капитана милиции, тоже чуть ли не зэком было невыносимо. На следующие свидания отправлял жену одну; Артем же никогда ехать к брату желания не выказывал.

Да, за эти годы сын изменился, из парня превратился в крепкого, знающего себе цену мужчину. Спокойней стал, но и уверенней в себе.

– Ничего, мать, – говорил, поглаживая плачущую Валентину, – ничего, поднимемся. Главное, живы. – Но, видимо, вспомнив об Артеме, кашлянул: – Кхм… Брата-то здесь похоронили?

– Да, – кивнул Николай Михайлович, – где ж еще.

– Ну, в городе, может… Ничего, выберемся отсюда. А здесь пусть дача будет. Купим квартиру. Двухкомнатная, я узнавал, восемьсот тысяч стоит.

– Рублей?

– Ну да.

Николай Михайлович прикинул в уме – вообще-то не так уж много. Всего восемьсот ярко-голубых тысячных бумажек. Но где их взять? И сказал вслух:

– Да где ж их взять? Тут с копейки на копейку…

– Найдем, заработаем.

Сидели за столом. Валентина, утирая слезы, пододвигала сыну то одно, то другое:

– Кушай. Я к семнадцатому накупила всего, ждали-ждали… Дождались.

– Харюска бери, – тоже двинул тарелку с рыбой Николай Михайлович, – с душком уже, правда, но вкусный. Многие его с душком и любят.

– Хариус, это да. – Денис ел, но не жадно, смакуя. – А здесь река есть? Рыба какая?

– Да какая здесь рыба… В пруду карась, карп. Да я не рыбачу…

– А, это, у Артемки же сын остался?

– Остался.

– И как он? Жена… вдова как?

Валентина горько вздохнула:

– Мы с ними, сынок, не общаемся. Я не рассказывала, не писала, но из-за нее, из-за этой всё. Окрутила Артема, женила…

– А сама, говорят, блядь конченая, – вставил Николай Михайлович, скорее чтоб закончить эту тему, но жена продолжала плачущей скороговоркой:

– И родители ее… Поселили Артема у себя, как работник был. К нам редко приходил, строительство дома вон, как началось, так и… Сам видел. Присылали его сюда за деньгами и чтоб скорее обратно. Но и им отплатилось. Слышала, муж совсем с ума сошел. Как растение. Да и ничего удивительного – жена чуть что по голове его лупила. Вот и долупила – теперь с ложечки кормит.

– Но внука, – настаивал Денис, – надо как-то… Чтоб нашим парень рос.

– Что, на поклон к ним идти? – посуровел Николай Михайлович. – Мне тут вообще ни с кем дела иметь не хочется. Подлые, жадные… Да ворье просто. – Доразлил по стопкам коньяк. – Тут вот мать заболела, прямо свалилась – сознание потеряла, и повез в больницу. Возвращаюсь, дом обшмонан, кое-что украдено… Через несколько дней – опять. Потом вообще, пока спали, «Москвич» обработали.

– Ладно, бать, – выдохнул уверенно Денис, – разрулим проблемы. Все наладим. Ну, за то, чтоб теперь, после всех геморроев, да что там, конечно, и трагедий, начало нам фортить.

– Да уж пора бы…

Выпили. Николай Михайлович достал из холодильника бутылку спирта.

– Давайте паузу сделаем. – Сын поднялся, прошелся по кухне; половицы скрипели, но скрипели сейчас как-то уважительно-уютно, словно под ногами настоящего хозяина.

Заглянув в соседнюю комнату, он увидел висевшую на стене гитару.

– О, наша, старенькая, – снял, вернулся к столу, попробовал струны. – Уцелела и даже настроена боле-мене.

– Гитара-то уцелела, – всхлипнула Валентина Викторовна.

Денис заиграл грустную, неторопливую мелодию. Потом запел:

Иду домой, облепят, словно пчелы:
«Скажи, мамаша, а когда придет Сергей?..»
А у одной поблескивают слезы.
Ты возвращайся, сыночек, побыстрей.

– Ладно, бать, наливай!

…Пришел сентябрь, и пишет сын мамаше:
«Не жди, родная, да ты не жди меня домой –
Лагерный суд судил меня по новой,
За то, что мы порезали конвой»…

Отложил гитару на кровать, не чокаясь, выпил, снова поднялся. Прошел от стола к печке, потянулся. Николай Михайлович с женой молча следили за ним, любовались.

– Пойду пройдусь немного.

Валентина тут же встревожилась:

– Темно уже…

– Да ладно, мам, ты чего! – И снова напел: – «Выйду на у-улицу, гляну на сел-ло-о!..» – Накинул куртку, салютнул рукой и, пригнув голову в низком дверном проеме, шагнул в сенки.

Потом этот его жест рукой долго, будто зайчик электросварки, стоял в глазах Елтышева. Застилал остальное…