Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис

«Да, сэр, разумеется, скажу. Э… моя мать… Наверное, коль скоро я был единственным ребенком, мы были ближе… То есть я хочу сказать, что все любят матерей, но я, как единственный ребенок, всегда видел от матери только добро. Ее смерть — это не просто потеря матери, а еще и утрата друга, наперсницы, собеседницы. Я мог разбудить ее в любой час, если был встревожен или расстроен, и она вставала, чтобы помочь мне. Бывало, я жутко сердился на нее, пока рос. Это естественно: молодому человеку хочется куда–то пойти, что–то сделать, а мать не разрешает. И ты думаешь: «Да в чем дело? Что с тобой?» Но потом, спустя годы, понимаешь, что она была права, что хотела уберечь от беды или неприятностей. Я очень рад, что мать держала меня в некоторой строгости и воспитала так, а не иначе».

Пресс–конференция продолжалась около часа, а потом Элвис опять позировал фотографам и раздавал автографы, а офицер Мосс пытался вытащить его из толпы. Но Элвис шепнул ему, что отказ оскорбит людей. «Идите, — подгонял Полковник вездесущих работников RCA. — Он дает нам кусок хлеба, так снимайте его. Этот мальчик чрезвычайно печален». На причале фотографы сделали еще немало снимков. Одновременно шла подготовка к киносъемке. «Полагаю, что выражу мнение всех ребят, — заявил один из восьмерых «приятелей», отобранных для съемок, — если скажу, что, когда нам посчастливилось служить вместе с Элвисом, мы немало узнали о людях вообще… Он так щедро раздает себя товарищам, что ты невольно делаешься лучше. Он очень одинок во многих отношениях и чуть–чуть побаивается завтрашнего дня, не знает, что этот день принесет ему и его близким».

Закинув на плечо одолженный у кого–то вещмешок, Элвис поднялся по сходням. Армейский оркестр под управлением старшины Джона Чарлзуорта грянул «Тутти–Фрутти». Элвис проходил по трапу восемь раз, чтобы его могли сфотографировать и снять на пленку. Две тысячи родственников, провожавших других солдат, махали руками и увлеченно кричали. Очутившись на борту, Элвис тотчас заперся в судовой библиотеке вместе с Полковником. Стивом Шоулзом, Биллом Баллоком и еще несколькими деятелями шоу–бизнеса. Он записал короткое обращение к поклонникам, которое, вкупе с отредактированной стенограммой пресс–конференции, озаглавленной «Элвис поднимает парус», должно было помочь ему сохранить связь с почитателями. Затем он с волнением посовещался с Полковником, Фредди и Абербахами и пообещал им не ударить лицом в грязь. «Он выглядел смирившимся, — вспоминает Энн Фульчино, заведующая общественным отделом RCA, которая почти не видела Элвиса с тех нор, как провела первую общенациональную рекламную кампанию, раскручивая этого ясноглазого юношу в начале 1956 года. — Очень волновался из–за прерванной карьеры, боялся, как бы не прекратились продажи его пластинок. Я заверила его, что причин для беспокойства нет, хотя его озабоченность можно понять». Элвис достал одну из открыток, которыми его снабдил Полковник для раздачи поклонникам и сослуживцам, написал: «Да благословит вас Господь» — и вручил открытку Энн. Он показался ей затравленным, загнанным в угол, его глаза лихорадочно оглядывали каюту, вспоминает Энн. «Почему бы и тебе не поехать?» — вдруг спросил он Реда, стоявшего рядом с Ламаром. Ред мог полететь с Верноном, бабушкой и Ламаром. «Папа позаботится о билетах, — пообещал Элвис и добавил: — А вы все здорово повеселитесь».

Засим последовала короткая беседа в библиотеке. Впервые за весь день Элвис предстал перед людьми усталым, даже немного подавленным. Он признался, что не ел с раннего утра, но едва ли сможет запихнуть в себя хоть кусочек. «О чем вы думаете сейчас, когда до отплытия остается совсем недолго?» — спросили его. «Что ж, буду честен, — ответил Элвис, тщательно подбирая слова. — Мне не терпится попасть в Германию, посмотреть страну, повидать многих людей. Но, с другой стороны, хочется поскорее вернуться домой. Ведь здесь все начиналось. Здесь все мои друзья, мои дела…» — «Не хотите ли вы сказать что–нибудь своим поклонникам?» — «Да, хочу. Я уезжаю, и какое–то время они не будут видеть меня, но я надеюсь, что люди не перестанут думать обо мне. И я буду с нетерпением ждать того дня, когда смогу вернуться и снова радовать их, как прежде». «Спасибо, Элвис, — говорит интервьюер за четверть часа до отплытия. — Я знаю, вы хотите поговорить с Полковником Паркером, вашим близким другом и импресарио. Желаем вам счастливого плавания, удачи и скорейшего возвращения».

Оркестр исполнил «All Shook Up», «Hound Dog» и «Don't Be Cruel». Корабль тем временем отошел от причала. Элвис стоял на палубе, раздавая товарищам автографы и фотографии, посылая воздушные поцелуи стоявшим на пирсе людям. На миг он замер, «повел плечом, щелкнул пальцами, подогнул колени. Поклонники завизжали от восторга, — писала нью–йоркская «Геральд трибюн». — Полковник Паркер просиял, прибывший из Вашингтона наблюдатель от министерства обороны смахнул слезу и вздохнул».

А Элвис помахал рукой. Потом еще раз — уже для фотографов. И снова. И снова.