Эм + Эш. Книга 2

Собственно, Шаламов мог ничего не говорить — по его лицу было понятно вообще всё. А потом ещё и эта Эмилия, чёрт бы её побрал, буквально остолбенела, увидев его. А «Эш»! Что ещё за «Эш»? Это коротенькое слово, даже не слово, а просто две буквы, как будто отделили его от неё, от Вероники, отгородили неприступной стеной, перечеркнули всё, что с таким трудом строилось и наконец сложилось между ними. И наоборот связали его с той официанткой какими-то неразрывными узами. Вроде глупость, но вот возникло такое необъяснимое и неотвязное ощущение и всё тут.

Вероника чувствовала себя чужой, лишней, внезапно выкинутой на обочину. Какой выдержки ей стоило сохранить лицо, когда на самом деле хотелось просто разреветься, а ещё больше хотелось растоптать и уничтожить эту Эмилию. Но интуиция — всё-таки великая вещь. Ну и жизненный опыт, конечно, куда ж без него. Она видела, даже скорее чувствовала, как напрягался Шаламов, когда отец шпынял эту официанточку, и сразу поняла — нет, напролом нельзя, давить на него и в угол загонять нельзя, а принижать её — тем более. Хотя куда уж ниже? Обслуга! Хуже дворника. Потому что обслуживать людей, когда они едят — это, по мнению Вероники, и так очень унизительно. А отец этого не понимал. Он просто видел угрозу и реагировал на эмоциях, прямо, в открытую, как привык. И всё испортил. Потому что Эдика это только накручивало и угнетало, вон как он сорвался под конец. Опозорил их при гостях. Что те подумали? Как пить дать сплетни теперь пойдут. Единственное, это помогло Веронике найти верный путь — осадить отца и затем вести себя с тактом и пониманием, в общем, предстать в глазах любимого бескорыстной, доброй, благородной.

Да, благодарность не самая крепкая связь и отнюдь не самая желанная, но это временно. Пока продержимся на этом, — настраивала себя Вероника, — а там вернём всё, что эта проклятая официантка выбила у неё, выхватила так нагло и бесцеремонно. Точнее, попыталась выхватить. Потому что он ведь ещё тут, с ней, а своё Вероника никогда никому не отдаст.

Сегодня вечером она ведь тоже не спала, притворялась. Но обняла его, легла на плечо и замерла, стараясь понять его чувства. Но он вдруг сбросил её руку и встал. Ушёл на кухню. В общем-то, что такого? Может, попить? Сейчас вернётся. Но время шло, а он оставался там. Сидел неслышно, неподвижно и не включал свет. Невыносимо!

Глава 15-1

Всю субботу Шаламов пребывал в какой-то прострации — наверное, сказалась бессонная ночь. Вероника с деланной весёлостью порхала по дому. Мозг против воли вёл идиотский отсчёт: двенадцать часов без Неё, пятнадцать, двадцать…

Ночью же он снова торчал в тёмной кухне до самого рассвета. Сон не шёл. И ещё почему-то стали вдруг неприятны прикосновения Вероники. Даже не то что неприятны, а непереносимы. Хотя с чего бы? Он ведь к ней действительно очень хорошо относится. Ценит её. А вот поди ж ты — она льнёт, а его прямо передёргивает. Пытается его распалить, а ему только тошно становится. И объяснить ни ей, ни себе ничего не может.

В воскресенье вечером нагрянул в гости Гайдамак. И сомневаться нечего: с проверкой — убедиться, что Шаламов при Веронике, а не где-нибудь неизвестно где с официантками всякими.

Шаламов с ним даже разговаривать не стал. Видеть его не хотел. Закрылся в своём «логове» — так Вероника называла ту единственную комнату, которую не тронула, не попыталась обустроить и украсить. Потому что чувствовала — ему это не понравится. Хотя поражалась, зачем ему вообще этот убогий совковый хлам. Шаламов и сам не мог сказать, почему так привязан к этому старью, что здесь хранил: старый магнитофон, коробки с кассетами, книгами, железками, модель фрегата, макивара, которую хотя бы следовало прикрепить к стене, но никак не доходили руки, стол, тахта под клетчатым пледом. Всё это барахло стояло в его комнате сначала в Железногорске, потом — в Адмире.

Отец предлагал «выбросить хлам» и купить новое, модное, не понимая такой сентиментальности. Шаламов презрительно фыркал, мол, никакой сентиментальности тут абсолютно нет, просто ему уютно среди знакомых с детства вещей. Хотя и слегка кривил душой. Уют уютом, но, к примеру, он никогда не забывал, что на этой тахте у них с Эм был первый раз. Такой… неистовый, безрассудный, крышесносный. До сих пор — стоило ему вспомнить — внизу живота сладко сжималось и наливалось тяжестью. И сейчас стоило подумать — как хлынули лавиной образы. Губы её, взор затуманенный, изгибы… Чёрт, этого ещё не хватало! Шаламов попытался стряхнуть наваждение. Вдруг дверь отворилась. Он резко накинул на себя комом плед, но Вероника наверняка уловила порывистое, точно испуганное движение.

«Хоть бы она не успела ничего заметить», — подумал Шаламов, чувствуя, как предательски краснеет лицо.

Она взглянула на него с лёгким замешательством, но тут же справилась с собой и вполне непринуждённо спросила:

— Эдик, пойдёшь с нами чай пить? Папа торт принёс.

— Нет, — хрипло выдохнул он, и зарделся ещё больше. Чёртов голос тоже подвёл его. Как стыдно…