Эм + Эш. Книга 2

Шаламов затворил кухонную дверь и сел напротив отца, жадно уплетающего рыбный пирог. В двух словах рассказать про Эм и угрозы Гайдамака не получилось. Отец успел и несколько кусков пирога уплести, и большую тарелку борща выхлебать, но слушал при этом внимательно, живо реагируя мимикой на его слова. Он то поднимал брови и морщил лоб, то усмехался, то кивал, а то, наоборот, досадливо качал головой, но пока всё не съел и не выпил огромную, на пол-литра кружку чая, не проронил ни слова.

— Вот, значит, как, — наконец произнёс он задумчиво, составляя грязную посуду в раковину. — А я-то думаю, с чего вдруг меня к вечеру начали дёргать и пощипывать отовсюду. То Россельхознадзор задержал партию леса — жуков каких-то придумали, то из ОБЭПа крендель нарисовался, документики запросил подготовить. И я ведь, главное, чую — дело какое-то мутное, неспроста всё, но понять не могу, откуда ветер дует. Позвонил Гайдамаку, он пообещал разобраться. И разобрался, да. Быстренько так. Из Россельхознадзора почти сразу перезвонили и извинились, мол, ошибочка вышла, жуков никаких нет. И гражданин обэповский вроде как отстал. Я Гайдамака поблагодарил, а он такой: «Передай привет сыну». Тогда я не особо обратил внимание, хотя раньше никаких приветов он тебе не слал, а сейчас-то вижу, что к чему.

— Ну и?

Отец помолчал, посмотрел на сына вроде как с опаской.

— Я не пойму, а почему ты с Вероникой-то не хочешь остаться? Зачем вот так всё усложнять?

— Я не люблю её, — вспыхнув, ответил Шаламов.

— А Майер любишь?

— А её люблю.

— Ну, любишь — люби, но почему нельзя совмещать? Зачем обязательно…

— В смысле — совмещать? Это как ты, что ли? — вскинулся Шаламов. — Жить с матерью и иметь на стороне кучу любовниц?

— Тише ты! — зашипел отец, замахал руками. — Что ты такое говоришь?!

— Послушай, если б не ты с этими своими советами: «Назначь дату, назначь дату», я бы сейчас так не встрял.

— Вот только не надо всё валить на меня. Не я тебя с ней свёл. И в койку к ней тебя никто силком не тащил.

— Койка и женитьба — очень разные вещи. Ты, как никто, должен это понимать… Короче, я не останусь с Никой и не брошу Эм, это даже не обсуждается. Считай, что я просто зашёл тебя предупредить. А сейчас я поеду к Эм. Мы с ней свалим отсюда, и все дела.

— Хах, и как вы с ней собираетесь жить? Где? На что? Без моей-то помощи? Ты же ничего не умеешь делать…

— Ты за меня не волнуйся. Как-нибудь справлюсь…

— Хорошо, вы с ней уедите. А нам с матерью расхлёбывать эту кашу, так?

— А ты предлагаешь калечить… ладно мою, но ещё и жизнь Эм, которая вообще тут ни при чём, только чтоб вам сыто и спокойно жилось?

— Ну, непохоже, чтобы тебе было так плохо с Никой.

— Да, блин, какая нафиг разница, как было до Эм? Короче, мы с ней уезжаем, а ты что-нибудь придумаешь, выкрутишься. Ты всегда что-нибудь придумываешь.

Они спорили ещё часа два, замолкали лишь тогда, когда в кухню заглядывала мать, уже слегка растревоженная, но оба, не сговариваясь, решили, что её лучше ни во что не посвящать.

— Ну ладно, — устало вздохнул отец после долгого и бессмысленного спора. Беспомощно взглянул на сына — тот был явно на грани аффекта, судя по бледной коже и горячечному блеску в глазах. — Я понял, лёгких путей ты не ищешь. У меня к тебе только одна просьба: подожди немного, не торопись порвать с Вероникой и послать всё к чертям. Погоди, да погоди ты! Дай договорю. Выслушай меня! Всего две минуты посиди спокойно и включи мозги!

Шаламов, подскочивший было, с шумным раздражением выдохнул, но вернулся на место, всем своим видом показывая, что терпения в нём осталось всего на несколько секунд.

— Ну?

— Я тебя понял, но пойми и ты меня. В этой ситуации я один, без тебя, никак не справлюсь.

— Да как я-то тебе могу помочь? Сам же говоришь — я ничего не умею делать.

— Я и не прошу тебя ничего делать. И не прошу бросать твою Эмилию и остаться навсегда с Вероникой. Я прошу о другом: сделай вид на время, что принимаешь предложение Гайдамака. Буквально месяц дай мне.

— Да не хочу я!

— Я ж не просто так прошу. Причина есть.

— Какая?

— Мне нужно немного времени, чтобы обезопасить себя, маму, ну и тебя, конечно. Ладно тебе на отца плевать. Пусть посадят, ведь ты же считаешь, что я виноват. А мама почему должна страдать? Ты подумал о маме? Неужто тебе спокойно будет на душе, зная, что пока ты где-то там крутишь любовь, родная мать загибается? Ты же знаешь прекрасно, она всего этого не вынесет. Да и Гайдамака не советую недооценивать. Я вот не поручусь, что он не захочет вас найти, а если захочет — найдёт, будь уверен.

Шаламов долго молчал.

— Ну и что ты хочешь сделать?