Эмансипированные женщины

«Конечно, дело тут в Зосе», — подумала Мадзя, вспомнив, что, когда пани Ляттер делает замечание учительнице, выражение лица у нее другое. Тоже не очень приятное, но другое.

Когда Мадзя, не сказав ничего о своих опасениях, передала Зосе, что начальница велела ей явиться, та отнеслась к этому равнодушно.

— Понятно, — сказала она, пожав плечами. — Это он на меня нажаловался.

— Кто? Пан Казимеж? — воскликнула Мадзя.

— Конечно. Догадался, что я его презираю, и теперь мстит мне. Они все такие; мне панна Говард постоянно твердит об этом.

На лестнице мимо них прошла панна Иоанна, бросив на Зосю ядовитый взгляд.

— Вот видите! — всплеснув руками, воскликнула Зося. — Ну, не говорила ли я вам, что это дело рук этой ведьмы?

— Зося, ты только что говорила, что во всем виноват пан Казимеж.

— Говорила о нем, а думала о ней.

Когда они постучались к пани Ляттер, внизу раздался шум: это младшие классы возвращались с панной Говард с прогулки. Мадзя заметила мимоходом, что Зося бледнеет и украдкой крестится.

— Не бойся, все обойдется, — прошептала Мадзя, чувствуя, что ее самое тоже берет страх.

Молча, не глядя друг на друга, они минут десять ждали в кабинете начальницы. Наконец пани Ляттер вышла. Она плотно притворила за собою дверь, протянула Мадзе руку, а на Зосю, которая сделала изящный реверанс, даже не взглянула, сделав вид, что совсем ее не замечает. Затем пани Ляттер села за письменный стол, указала Мадзе на диванчик и начала шарить в ящиках стола. Однако ни в правом, ни в среднем, ни в левом нижнем ящике, видимо, не оказалось нужной вещи; задвинув ящики, пани Ляттер взяла со стола несколько листов почтовой бумаги, исписанных мелким почерком, и спросила:

— Что это такое?

Бледная Зося вспыхнула и снова побледнела.

— Что это значит? — повторила пани Ляттер, холодно глядя на Зосю.

— Это… это о «Небожественной комедии» Красинского.

— Вижу. Догадываюсь, что «единственная» и «любимая» это и есть «Небожественная комедия»; но кто же он, «верный до гроба»? Надо полагать, не Красинский, тогда кто же?

Зося нахмурилась, но молчала.

— Я хочу знать, каким путем к тебе попадает этот курс истории литературы?

— Я не могу сказать, — прошептала Зося.

— А кто автор?

— Я не могу сказать, — повторила Зося немного смелей. — Но клянусь вам, — прибавила она, подняв глаза и скрестив руки на груди, — клянусь вам, что это не пан Казимеж.

И она залилась слезами.

Пани Ляттер, сжав кулаки, вскочила с кресла, а у Мадзи все поплыло перед глазами. Но в эту минуту с шумом распахнулась дверь, и на пороге выросла панна Говард; грозная, пылающая, она держала за руку Лабенцкую, у которой на лице застыло унылое и упрямое выражение.

— Простите, что я вторгаюсь к вам, — громко сказала панна Говард, — но я догадываюсь, что здесь творятся хорошенькие дела.

— Что это вы говорите? — овладев собою, спросила пани Ляттер.

— Одна из классных дам, — сказала панна Говард, — небезызвестная панна Иоанна в эту минуту бахвалится наверху, что она… как бы это выразиться?.. что она вытащила у Зоси Вентцель из-под подушки письма и что Зося, которую я вижу у вас, должна за это ответить.

— Уж не хотите ли вы освободить ее от ответственности? — спросила пани Ляттер.

— Это вы освободите ее по справедливости, — в ярости ответила панна Клара. — Зося призналась, чьи это письма?

— Нет! — энергично заявила Зося.

— Ты благородная девушка, — воскликнула с воодушевлением панна Говард, не обращая внимания на то, что начальница начинает терять терпенье. — Эти письма, — продолжала она, — принадлежат не Зосе, а Лабенцкой, которая и пришла со мною, чтобы сознаться во всем и освободить невинную подругу…

Пани Ляттер смешалась. Искры в ее глазах потухли, голос стал менее тверд.

— Почему же Зося сама мне об этом не сказала? — спросила она.

— Зося слышала, что это письма ее подруги Лабенцкой, которая и исполнит свой долг, как надлежит женщине, сознающей свое личное достоинство! — декламировала панна Говард. — Если учительница залезает под чужую подушку…

— Вы сами протежировали панне Иоанне, вы встали на ее защиту, — прервала панну Клару начальница.

— Я встала на защиту независимой женщины, женщины, которая борется с предрассудками. Но такую, какой эта учительница стала сейчас, я презираю! — закончила панна Говард.

Несмотря на все эти филиппики, пани Ляттер успокоилась; показывая на письма, она сказала Лабенцкой:

— Я вижу, это краткое изложение содержания «Небожественной комедии». Но кто дал тебе эти письма?

— Я не могу сказать, — прошептала Лабенцкая.

Панна Говард с торжеством посмотрела на Лабенцкую.

Послышался тихий стук в дверь.

— Войдите! — сказала пани Ляттер.

Вошла Маня Левинская. Лицо ее было бледно, испуганные глаза потемнели и наполнились слезами. Она остановилась посредине кабинета, сделала реверанс пани Ляттер и едва слышно сказала:

— Это мои письма, я дала их Лабенцкой.

С длинных ресниц девушки покатились крупные слезы. Мадзя думала, что от этого зрелища у нее сердце разорвется.

Панна Говард несколько секунд пристально смотрела на Маню Левинскую. Наконец она подошла к Мане и, положив ей на плечо большую костистую руку, спросила: