Эмансипированные женщины

На следующий день пани Ляттер проснулась часов в восемь утра освеженная и успокоенная. Но она помнила свой сон и в сердце чувствовала холод. Ей казалось, что в горе она пролила одну лишнюю слезу, и эта слеза пала на дно души и оледенела.

На лице ее не было заметно тревоги, которая томила ее уже несколько недель, а только холод и как бы ожесточение.

В следующие два дня вернулись все ученицы, за исключением четырех приходящих, и начались занятия. В пансионе царило спокойствие, только однажды панна Говард, красная от возбуждения, увлекла к себе в комнату Мадзю и сказала ей:

— Панна Магдалена, дадим друг другу клятву спасти пани Ляттер!

Мадзя воззрилась на нее в удивлении.

— Пани Ляттер, — торжественно продолжала панна Клара, подняв кверху палец, — благородная женщина. Правда, старые предрассудки борются в ней с новыми идеями, но прогресс победит.

Мадзя еще больше удивилась.

— Не понимаете? Я не стану излагать вам мой взгляд на эволюцию, которая происходит в уме пани Ляттер, потому что мне надо идти в класс, но я приведу два факта, которые бросят свет…

Панна Говард на минуту прервала речь и, убедившись, что ее слова производят достаточно сильное впечатление, продолжала своим густым контральто:

— Знайте, что Маню Левинскую приняли в пансион.

— Но ведь она здесь уже два дня.

— Да, но ее не исключили только благодаря мне. Я просила об этом пани Ляттер, она исполнила мою просьбу, и я должна отблагодарить ее. А я умею быть благодарной, панна Магдалена…

Мадзе пришло тут в голову, что она где-то слышала похожий голос… Ах, да! Таким голосом говорит один из комических актеров, и, быть может, поэтому панна Клара показалась Мадзе в эту минуту очень трагической.

— А знаете ли вы об этой… ну, как ее… Иоанне? — продолжала панна Говард.

— Знаю, что вчера она не хотела разговаривать со мной, а сегодня не поздоровалась, впрочем, это меня совсем не трогает, — ответила Мадзя.

— Вчера пани Ляттер предупредила эту… классную даму, эту… нашу сослуживицу, — о, я содрогаюсь от отвращения! — что с первого февраля она увольняется. Конечно, пани Ляттер уплатит ей за целую четверть.

— Так все это неправда с паном Казимежем? — воскликнула Мадзя, краснея. — Вечно на него наговаривают.

Панна Говард бросила на Мадзю величественный взгляд.

— Пойдемте, — сказала она, — я тороплюсь на урок… Меня поражает ваша наивность, панна Магдалена!

И ни слова больше. Так Мадзя и не узнала, насколько несправедливы сплетни о пане Казимеже.

Глава пятнадцатая Пан Згерский пьян

На пятый день после визита Мельницкого, около часу дня, Станислав и панна Марта под личным наблюдением пани Ляттер сервировали в столовой изысканный завтрак.

— Сельди и кофе, — говорила пани Ляттер, — поставьте, панна Марта, с той стороны, там, где стоит водка.

— Устрицы на буфете? — спросила панна Марта.

— Нет, нет. Устрицы Станислав откроет, когда войдет пан Згерский… А вот, кажется, и он! — прибавила пани Ляттер, услышав звонок, — Михал в прихожей?

Она вышла в кабинет. Станислав бросил взгляд на панну Марту, та опустила глаза.

— Хорошо такому вот, — пробормотал лакей.

— Никто, пан Станислав, вас не спрашивает, кому здесь хорошо, кому плохо, — проворчала в ответ хозяйка пансиона. — Нет ничего хуже, когда прислуга распускает язык, сплетен от этого, как блох в опилках. Надо быть поумнее и не тыкать носа в чужое просо.

— Ну-ну! — воскликнул старый лакей, хватаясь руками за голову, и выбежал вон.

Тем временем в кабинет пани Ляттер вошел долгожданный гость, пан Згерский. Это был невысокого роста, уже несколько обрюзглый мужчина, лет пятидесяти с хвостиком; огромная лысина все заметней оттесняла у него на голове остатки седеющих волос. Одет он был скромно, но элегантно; красивое когда-то лицо выражало добродушие, но его портили маленькие и подвижные черные глазки.

— Я, как всегда, минута в минуту? — воскликнул гость, держа в руках часы. Затем он сердечно пожал пани Ляттер руку.

— Я не должна была бы с вами здороваться, — возразила пани Ляттер, окинув его огненным взглядом. — Три месяца! Слышите: три месяца!

— Разве только три? Мне они показались вечностью!

— Лицемер!

— Что ж, будем откровенны, — с улыбкой продолжал гость. — Когда я не вижу вас, я говорю себе: хорошо, а увижу, думаю: а так все же лучше. Вот почему я до сих пор не был у вас. К тому же на святки я уезжал в деревню. Вы, сударыня, не собираетесь в деревню? — спросил он с ударением.

— В какую деревню? Когда?

— Ах, как жаль, сударыня! Когда я летом бываю в деревне, я говорю себе: деревня никогда не может быть прекрасней; но сейчас я убедился, что деревня прекраснее всего — зимой. Это волшебство, сударыня, настоящее волшебство! Земля подобна сказочной спящей королевне…

Можно было бы поверить искренности этих речей, если бы не бегающие черные глазки Згерского, которые вечно чего-то искали и вечно старались что-то утаить. Можно было бы подумать, что и пани Ляттер слушает его с упоением, если бы в ее томных глазах не мелькала порой искра подозрительности.