Эмблема печали

Зажатый с двух сторон двумя конвоирами в пропитанной насквозь дождевой влагой, противно пахнущей форме, Коша долго ворочался, пытаясь принять положение поудобнее.

— Ну чего ж ты извертелся весь! — наконец, не выдержав этих телодвижений, возмутился милиционер, сидящий справа от бандита.

— Холодно! — сказал Коша.

— Это чего ж тебе холодно?

— Простудился, пока стрелял! — хмыкнул другой милиционер. — Чувствительный очень!

Машину немного занесло на повороте, и грузное тело в форме тяжело навалилось на Кошу.

— Холодно! — повторил тот и нарочито лязгнул зубами. — И запах от вас нехороший. Пахнете, гражданин начальник! А у меня аллергия на запах пота. К тому же вы и мокрый!

— Сейчас ты у меня будешь мокрый.

Насколько хватило пространства, милиционер развернулся и сильно ударил разговорчивого бандита локтем в зубы. По скуле Коши побежала струйка крови. Заметив эту струйку в зеркальце, водитель машины даже фыркнул от удовольствия.

— Ну как, понравилось? — спросил милиционер, поправляя свой немного задравшийся рукав.

— Ничего, — сказал Коша и выплюнул кровь. — Спасибо. Очень приятно. Больше не пахнет.

Ливень все усиливался, и машина пробивала дождевые струи почти в темноте. Водитель включил фары, но конусы дрожащего света застревали в стеклянном барьере дождя. За ветровым стеклом появились здания города.

— Куда едем-то?

Пощупав языком зуб, Коша понял, что зуб цел, и это обрадовало его. Никто не соизволил ответить на его вопрос. Милиционер справа тихо посапывал — голова запрокинута назад, спит, а милиционер слева только пробубнил что-то неразборчивое.

— Менты, я не понимаю! — резко приподнимаясь между ними, закричал Коша. — Куда? Куда? Я же нервный… От меня нельзя ничего скрывать! Я могу нагадить под себя, я могу покусать! — Он, как мог громко, щелкнул зубами. — Мой укус ядовит!

Опустившись на сиденье, Коша не без удовольствия отметил, что лицо сидящего слева от него милиционера надулось и покраснело, тот с трудом сдерживал ярость.

— Заткнись! — с трудом ворочая языком, сказал милиционер. — Иначе я тебя выведу сейчас из машины и пристрелю!

— Что, правда? — тихим, печальным голосом спросил Коша. — Честное слово, вот так возьмешь и пристрелишь? А потом скажешь, что это случилось, потому что я хотел убежать.

— Именно! — Милиционер потер пятерней свое вздувшееся лицо. — Пристрелю при попытке к бегству. Пусть с меня потом даже звездочку снимут.

— Не снимут! — вмешался с переднего сиденья водитель. — Если только пайка лишат, а так вряд ли еще чего. Кому он нужен? Ему кроме вышки все равно ничего больше теперь не светит. Сколько народу положил. Пайка, оно конечно, жаль, но если решишься, я остановлю.

— Пайка жалко, это точно!.. — скучным голосом сказал Коша, он зевнул и подмигнул своему взбешенному стражу. — Скука-то какая у вас в провинции. Смертная! Я бы на вашем месте сам бы застрелился. Нет, честное слово, зачем жить, когда за какую-то ерунду могут звездочку от погона оторвать и паек отнимают?!

2

Когда они вышли из машины, мордастый милиционер все-таки не выдержал и тут же, во дворе отделения, несколько раз изо всей силы ударил Кошу кулаком в живот. Не удержавшись на ногах, тот упал и больно ударился спиной о припаркованный тут же, зачехленный в брезент мотоцикл. Зубы Коши скрипнули, руки, скованные стальными браслетами, дернулись, кулаки сжались, но он моментально овладел собой.

— Спасибо, господин начальник!

— Тебе понравилось? — Милиционер перевел дыхание и вытер ладонью мокрое то ли от дождя, то ли от пота свое лицо. — Я знал, что тебе понравится. Ты парнишка со вкусом. Как ты сказал? Господин начальник? Правильно сказал!

Так же, придерживая под руки, его проводили внутрь ярко освещенного двухэтажного желтого здания и усадили на деревянной ребристой скамье в конце коридора. При ударе о мотоцикл (он наскочил спиной прямо на укрытый брезентовым чехлом руль) в позвоночнике что-то подозрительно хрустнуло, и теперь боль неожиданно усилилась.

Здесь было полно народу, потрескивал за стеклом дежурного селектор, гудела рация, из маленького динамика прямо над головой Коши мокрыми толчками вырывался чей-то усиленный аппаратурой кашель. Вероятно, забыли выключить микрофон, и бронхит дежурного служил весомым дополнением к шороху подошв, звонкому женскому мату, шелесту больших серых листов бесчисленных протоколов и такому же мокрому отдаленному, уходящему шуму грозы.

— Кто там у нас еще? — спросил дежурный. За стеклом было видно его бледное, усталое лицо, маленькие усики топорщились. Он снял фуражку и подправил коричневой расческой волосы. — Следующий кто?

Два милиционера, придерживая за локти пьяного мужика, — пьяный был почти без сознания, и на его разбитом лице гуляла почти детская, невинная улыбка — поставили его перед стеклом дежурного по отделению.

— Чего натворил-то? — спросил тот, надевая свою фуражку.

— Я Вася! — сказал пьяный и попытался сесть на пол.

— Имя! — сказал дежурный, и по тому, как наклонилась кокарда, Коша догадался: он вынул лист протокола и приготовился писать.