Емельян Пугачев (Книга 2)

Преследование было жестокое. Под копытами конницы снег взлетал, как от взрывов, размятые в кашу сугробы осели. Пороховой дым растекался голубыми лохмотьями. Белое поле было покрыто мертвецами и ранеными: люди и лошади Валленштерна в смертельном беге к крепости падали, падали. Но вот спасительные стены неприступной твердыни – в распахнутые ворота потрепанный гарнизон втекал, как мутный поток в прорву.

Золотариха сбежала вниз, чтоб удостовериться, цел ли её новый любезник, сержант Кушаков?

– Ой, миленький!.. Жив-живехонек. Эй, Васятка!

Шигаев приказал дать из пушек еще два залпа по хвосту гарнизона:

– А ну, плюнь на закуску. Чтоб помнили.

Громом грохнул залп, засвистела картечь. Золотариха взмахнула руками и, пораженная свинцовым кусочком в висок, замертво рухнула на землю.

Прощай, веселая бабеночка, прощай… Все твои Васятки, все кутилы купчики сегодня же забудут тебя навеки. Но кто-нибудь, может, самый простой человек, с сердцем мудрым и любящим, вспомнит по-хорошему и тебя, веселая бабеночка: ведь ты не последний обсевок в поле, тебя всегда привлекало нечто необычное в этой скучной жизни. Прощай, мирская кума Золотариха!

***

Не опасаясь погони, Пугачёвцы возвращались домой кой-как, в беспорядке.

– Здраста, Шавантай! – и, наскочив на Шванвича, поехала с ним рядом разгоревшаяся в схватке молодая Фатьма. Она в казацком наряде. Черные с просинью косы её выпали из-под шапки. Прекрасные глаза татарки были устремлены на смутившегося молодого человека. – О, Шавантай, Шавантай… Я тебя… Знаешь чего?

Но тут подлетел на взмыленном скакуне Падуров, схватил коня Фатьмы за узду, и оба они помчались прочь.

Удивленный Шванвич видел, как Падуров ударил плетью сначала коня Фатьмы, а затем и ее. К Шванвичу подъехал Андрей Горбатов.

– Ну как, Шванвич?

– Да ничего… – хмуро ответил тот.

Вылазка дорого обошлась Рейнсдорпу: потеряны 8 орудий, 281 человек убит, 123 ранено.

Он отправил в Берду два манифеста императрицы и свое воззвание.

Губернатор умолял мятежников, пока не поздно, одуматься и разойтись по домам. В конце грозил судом божьим и праведным гневом императрицы.

Но Пугачёвцы и не думали о покорности. У них тройной праздник: прибыл из Яицкого городка сам государь, разбит Валленштерн, явился со своим отрядом из покоренной им Илецкой защиты Хлопуша.

– Илецкая защита поклон тебе шлет, батюшка, – докладывал он Пугачёву, – да провианту множество, да пять пушек, да триста рублев денег. Три офицера заколоты, а капитан Ядринцев, о коем жители просили, как о человеке добром, мною посажен там комендантом.

Были выкачены бочки с вином, Пугачёв разрешил народу маленько попьянствовать, поздравил их с двумя «шибкими» победами.

Улучив добрый час, Шигаев спросил Пугачёва:

– Ну, а как у вас там, Петр Федорыч, в Яицком городке?

– Да не больно складно. Симонов, собака, горазд укрепился, кусается.

Мы подкоп вели, да обмахнулись, таперь второй поведу.

На другой день Пугачёв ознакомился с последним воззванием Рейнсдорпа.

– Эка, эка, что написал, сомуститель!.. Ах, он каверзник! Он еще жив, старый баран, – сказал Пугачёв и велел писать ответ. – Да такой, чтобы у немчуры в носу заперчило!

Ругательный ответ сочинялся в избе Военной коллегии «всем гамузом», точь-в-точь так же, как запорожские казаки когда-то писали турецкому султану. Сыпались подсказы, крутое сквернословие по адресу Рейнсдорпа, стоял раскатистый хохот, старик Витошнов загибал ядреные словечки горше всех.

«Оренбургскому губернатору, – писал, прислушиваясь к подсказам, Максим Горшков, – сатанину внуку, дьявольскому сыну. Прескверное ваше увещание здесь получено, за что вас, яко всескверного общему покою ненавистника, благодарим. Да и сколько ты себя, немецкий черт по демонству сатанину не ухищрял, однако власть божию не перемудрил. Ведай, мошенник, да и по всему тебе, бестия, знать должно, сколько ты ни пробовал своего всескверного счастия, служишь единому твоему отцу – сатане. Разумей, что на тебя здесь хотя Варавиных не станет петель, ну да мы у мордвина, хотя гривну дадим, да на тебя веревку-удавку свить можем.

Не сумневайся ты: наш всемилостивый монарх, аки орел поднебесный, во всех армиях на один день (одновременно) бывает и с нами всегда присутствует, дабы мы вам советовали, оставя свое зловредие, прийти к нашему чадолюбивому отцу. Егда придешь в покорение, сколько бы твоих озлоблений ни было, тебя всемилостивейши прощает, да и сверх того вас прежнего достоинства не лишает, а здесь не безызвестно, что вы и мертвечину в честь кушаете. Итако, объявя вам сие, да пребудем по склонности вашей ко услугам готовы».

Главный судья Витошнов да и другие, тужась насмешить собравшихся, требовали вписать выражения еще посолонее, однако Шигаев резонно сказал:

– Мы не варнаку какому пишем, а губернатору. Да ведь надо в мысль и то взять, господа судьи, что мы не кто-нибудь, а Государственная военная коллегия.

– Правду говоришь, Максим Григорьич, – одобрил Пугачёв. – И так занозисто написано.

На следующий день Емельян Иваныч вместе с Падуровым и в сопровождении небольшого казачьего отряда снова выехал в Яицкий городок.