Емельян Пугачев (Книга 3)

– Та-а-ак, – огребая пятерней бороду, протянул в недоуменьи Пугачёв.

– Ишь ты, ишь ты… Строгонько! Строгонько, мол… А какая такая скопческая ересь? – спросил он, ему никогда не доводилось вплотную встречаться со скопцами. – Скопидомы, что ли, они, деньги себе, что ли, скопляют всякой плутней?

– Ах, нет, ваше величество, – возразил писарь, он замигал и, напрягая неповоротливую мысль, силился, как бы поприличней изъясниться. – Чрез тяжкое усечение детородных приспособлений оные душегубы лишаются благодати продления рода христианского. Власы у них на усах и браде вылезают, а голос образуется писклявый, как у женщин. И нарицают они себя: скопцы.

Пугачёв заинтересовался. Хотя ему и недосуг было, он приказал армии двигаться походом дальше, а сам с Давилиным и полсотней казаков повернули к селу.

Писарь с потешной косичкой, торчавшей из-под шляпы, ехал верхом рядом с Пугачёвым и все еще задышливым от страха голосом докладывал ему подробности скопческого изуверства. Пугачёв крутил головой, причмокивал, улыбался, затем начал сердито хохотать.

– Ну, а как же баб? Неужели и баб портят?

– Скопят и женский пол, – закатывая глаза, ответил писарь и опять принялся излагать подробности:

– Тут двое богатеньких мужичков орудуют: мельник да пасечник, они подзуживают да подкупают бедноту. Вчуже парнишек жаль, вьюношей прекрасных, в секту вовлекаемых, – наговаривал осмелевший писарь, он подпрыгивал в седле, как балаганный дергунчик, косичка моталась по спине. Тут же, среди свиты, кое-как ехал, встряхивая широкими рукавами рясы, и Пугачёвский «протопресвитер» – поп Иван. Он в трезвой полосе, ноги обуты в добротные сапоги с подковками, но на случай запоя болтаются привязанные к вещевому мешку новые лапти.

На площади, перед церковью, собралось все село. Среди пожилых мужиков – половина безбородых и безусых. Люди повалились впрах, завопили:

– Будь здрав, твое царское величество!

– Встаньте! – крикнул Пугачёв и хмуро сдвинул брови, рука его цепко сжимала нагайку, ноги внатуг упирались в стремена. Было жарко, Пугачёв вытер пот с лица. Пригожая грудастая молодайка в сарафане подала ему в оловянном ковше студеного квасу. Выпив, сказал: «спасибо», вопросил толпу:

– Не забижают ли вас управитель, алибо поп?

Одни закричали: «Забижают, забижают!» Другие: «Нет, мы довольны ими!»

Тут выступил опрятно одетый в суконный кафтан со сборами и смазанные дегтем сапоги невысокий мужичок. Безбородый, безусый, щуплый, с изморщиненным лицом, он был похож на старого мальчика.

– Это мельник наш, самый сомуститель, – подсказал писарь Пугачёву.

Низко поклонившись государю, мельник женским голосом, слащаво, как-то нараспев, заговорил:

– Начиная с попа, отца Кузьмы, все нас забижают, заступник батюшка. А царствующая государыня забижает нас, сирых, пуще всех… Токмо в тебе, твое царское величество, мы, рекомые скопцы, чаем обрести верного заступника. Слых по земле идёт, что всякая вера тебе люба и ты защищение творишь всем верным…

– Творю, творю… Будет тебе по-куриному-то кудахтать, – нетерпеливо произнес Пугачёв, он торопился в путь… – Сколько ты времени петухов на куриц переделываешь?

Подслеповатый мельник, плохо присмотревшись к хмурому взору Пугачёва, принял его слова за милостивую шутку и с проворностью ответил:

– А стараюсь спасения ради вот уж десяток лет. И посадил в свой корабль, аки кормчий, двести двадцать одну душу, охранив их от блуда и бесовской прелести. А по священному слову апокалипсиса предлежит посадить в корабль число зверя, сиречь шестьсот шестьдесят шесть душ спасенных.

Ежели посажу оное число, превечный рай узрю, со благим Христом вкупе обрящуся…

– Есть у тя помощники?

– Есть, есть, царь-государь, – и скопец, обернувшись лицом к толпе, позвал – Егорий, Силантий, Клим! Выходите, не опасайтесь.

Вышли еще три безбородых, безусых старых мальчика и низко поклонились государю. Тот взглянул на них сурово и с язвинкой в голосе сказал:

– Ну, спасибо вам, старатели… Спасибо!

Все четыре скопца истово закланялись царю – шутка ли, сам государь их благодарствует, – и померкшие, неживые глаза скопцов потонули в самодовольных морщинистых улыбках.

– А кто женщин увечит? Вы же?! – снова спросил Пугачёв.

– Уговаривает баб да девок богоданная жена моя, а груди им вырезает, для прельщения мужеска пола сотворенные, мой сподручный раб божий Клим. Он же и большие печати мужчинам ставит, а малые печати – Егорий.

Пугачёва покоробило, он сплюнул и, подернув плечами, приказал:

– Покличь жену.

– Дарьюшка, Дарья Кузьминишна, выходи, государь зовет! – пропищал в толпу мельник, «водитель корабля».

Стала пред Пугачёвым еще не старая в цветном повойнике женщина с хитрыми глазами и утиным носом. Утерев ладонью рот, она в пояс поклонилась Пугачёву, замерла.

– Опосля того, как мельник оскопился, – пояснил писарь Пугачёву, – мельничиха завела себе вздыхателя кузнеца Вавилу и блудодействует с оным пьяницей двадцать лет.

– Как это влетела тебе в лоб сия пагуба? – вопросил мельника Емельян Иваныч.