Емельян Пугачев. Книга 3

После завтрака поехали глядеть хозяйство. Помещик все свое расхваливал, Барышников — хаял. Вернувшись, рассматривали землемерный план именья. Барышников великолепно разбирался в чертежах и планах. Он сообразил, что на речке можно устроить еще две, а то и три водных установки для новых лесопилок. Из рассказов хозяина он ясно видел, что дело ведется помещиком без всякого умения, что оно приносит хозяину весьма малые доходы, а в иные годы бывает и убыточным, что Барышников мог бы извлекать из всех этих предириятий в десять раз больше пользы.

— Сколько же вы, уважаемый Павел Терентьич, взяли бы за все чохом, за лес, пильню, мельницу и винокурню?

— Да что ж, милейший Иван Сидорыч, — закатив глаза к потолку, сказал после некоторого раздумья хозяин. — Ежели, тововна, наличными, то тридцать тысяч.

— Тридцать тысяч! — всплеснул руками Барышников, и глаза его хищно заблестели: простофиля помещик назначил не столь большую сумму. — Да побойтесь вы бога, уважаемый… Ведь я же только… Ведь вся земля-то с деревеньками при вас останется. А я пришлю своего управителя, и он станет орудовать тут, ваших же мужиков наймет, а нет — я своих могу пригнать.

— Я дешево назначил вам. Один лес чего стоит! — кричал хозяин.

— Дрянь лес! — кричал и Барышников.

— Ха, дрянь. Вы не видали… У меня в Коровьих Задках корабельные рощи, самый лес строевой…

— Дрянь лес… Видел я… Ха, тридцать тысяч. Заломили цену изрядную-с. А вот, ежели угодно — любую половину.

— Ни копейки меньше.

— Желаете пятнадцать тысяч серебром?

— Тридцать тысяч, тововна…

— Ну, тогда извините-с, нам с вами пива не сварить… Митрич, собирайся!

И, прощаясь с хозяевами, Барышников таящимся шепотом сказал:

— Только имейте в виду, уважаемые господа: ведь в ваши края может Пугачёвская сволочь нагрянуть. Да и нагрянет. Очень даже свободно… Тогда от вашего имущества один пепел останется… Я вас запугивать, конечно, не хочу, возможно, что милосердный промысл божий и сохранит от злодеев сии места, а только что… Опаска не вредит-с.

Сердце помещика дрогнуло, одутловатое лицо вытянулось, увлажнившиеся глаза неспокойно завиляли. Он сказал:

— Нет, в наши места злодеи не придут. О сем не можно и помыслить…

— Да ведь всяко бывает, — проговорил Барышников, надевая поданную Митричем шубу. — Тогда уж не пеняйте на меня.

Тройка отъезжающих бежала ленивой рысцой. Барышников, толкнув локтем Митрича, сказал ему:

— Сейчас нас вернут…

— Навряд… он, пузан, упорный…

— Да уж поверь…

Действительно, не проехали они и пяти верст, как их нагнал в легких беговушках секунд-майор Невзгодин.

— Вот что, достопочтенный Иван Сидорыч, — проговорил он. — Посовещавшись с супругой, я решил, тововна, уступить вам лес и свое обзаведение за двадцать восемь тысяч.

— Пятнадцать, наипочтеннейший-с…

— Ах, упрямец, ах, упрямец… Ну, и прижимист вы. Давайте двадцать пять, тововна…

Так и быть.

— Ну, будь не по-вашему, ни по-моему, — шестнадцать тысяч…

— Не скупитесь, прибавьте… Лес-то какой!..

— Дрянь лес.

— Ну вот, тововна, заладили… Побойтесь бога!

— А вы Пугачёва побойтесь, уважаемый… А то будете локоток кусать, да уж поздно-с. Ведь я и сам, как изволите видёть, на риск иду.

— Не связывайся, батюшка Иван Сидорыч, плюнь! Долго ли до греха… — подзадоривая помещика, встрял в разговор Митрич.

— А и то правда, — проговорил Барышников, с неестественной торопливостью попрощался с помещиком и тронул ямщика:

— Пошел, Никита!

— Тововна-тововна, стойте! — припустился за ними следом на своей беговуше помещик. — Иван Сидорыч, остановитесь, куда вы торопитесь-то…

— Как, куда? У меня в Москве да в Питере дела, почтеннейший. Никита, попридержи коней.

— Двадцать три тысячи желаете?

— Ни гроша больше… Да, кажись, я передумал, пожалуй — спячусь…

Мне вашего леса едва на год хватит… Что я стану делать тогда?

— Что вы, что вы, Иван Сидорыч. Леса вам, тововна, хватит на всю жизнь. У соседних помещиков на сруб купите, они рады продать, я знаю… По речушке весной самосплавом…

— Ну, в таком разе, ежели соседи ваши соглашаются продать лес, я шестнадцать тысяч, как сказал, дам вам…

— Двадцать две! Вот вам! Я ведь вам, Иван Сидорыч, восемь тысяч скостил, а вы, тововна, только одну прибавили… Двадцать две! Пользуйтесь добротой моей…

— Пошел, Никита! — крикнул ямщику Барышников, и тройка, гремя бубенцами, тронулась вперед.

— Стойте! — снова помчался помещик за тройкой. — Так это ваше последнее слово?

— Самое последнее… Ежели не уступите за шестнадцать тысяч, ей-ей, уеду… Я раздумал, покупать. Вот Митрич отговаривает, стращает… Пошел, Никита!

— Стойте, стойте, тововна! Черт с вами, я согласен…

Так, на большой дороге, среди бела дня, был ограблен Барышниковым помещик-простофиля.

В бане К главе двадцать пятой

Пометка автора в конце наброска: «Прервано — в случае надобности будет закончено. 24. VII — 42».