Эмигранты (СИ)

— Она и меня тоже в жертву принесла!

— У тебя только обида, да горечь потери, а у нее навсегда чувство вины перед тобой останется, на всю жизнь, а это нелегко такое бремя в душе носить.

— Ты что же — оправдываешь ее?

— Не оправдываю, но и не обвиняю. Слишком сложна здесь жизнь, чтобы делать поспешные выводы. А тебе советую мужественно перенести этот удар.

А удары стали сыпаться один за другим. Началась японская агрессия в Маньчжурии и Международное общество спальных вагонов сократило число пассажирских поездов. Вернувшись из очередного рейса, Леонид в конторе общества получил письмо от администрации, напечатанное на плотной бумаге, в котором выражалось сожаление о том, что обществу приходится расстаться с таким ценным работником из-за сокращения штатов. В конце письма было пожелание здоровья и успехов.

— И ты получил грамоту вежливости? — спросил Леонида встретившийся ему в Коридоре Волгин. — Прямо любовное письмо, а не уведомление об увольнении!

— Как видишь, получил. Опять надо где-то работу искать!

— А я махну на Юг! В Гонконг, Сингапур или на Филиппины. Что здесь киснуть?! Там ни пальто, ни шубы покупать не надо! Может, вместе махнем?

— Нет, я мать одну не оставлю. А был бы один, может и поехал бы. Да не на что ехать. Нищих там и без нас хватает.

— Были бы руки, а работа найдется, — с наигранной бодростью похлопал Волгин по плечу Леонида. — Одно плохо — кругом чужой народ, упадешь — никто и не подумает помочь встать. Так где-нибудь в китайской ночлежке и сдохнешь!

— А зачем тогда едешь? Здесь все же много русских.

— Да и здесь не больно-то помогут, ты же сам знаешь! Звериные и тут нравы. Поеду искать счастья. Я уж отравлен этим воздухом странствий!

Они разошлись, крепко пожав друг другу руки, думая, что вряд ли когда встретятся вновь.

В бухгалтерии с Леонида удержали стоимость недавно заказанной зимней формы и выдали остаток причитавшихся ему денег. Никто не поинтересовался как он будет жить дальше, на какие средства существовать. Эти вопросы в компетенцию Вагон-Ли не входили. Общество и так терпело убытки из за событий, начавшихся в Мукдене и теперь охвативших всю Маньчжурию и судьбы бывших служащих его не интересовали.

Опять наступила безработица. Напряженная обстановка в связи с агрессией Японии заставила большинство предприятий заморозить все деловые операции и устроиться куда либо не представлялось возможным. Оставалось одно — идти на поклон к Порфирию Ивановичу.

Порфирий Иванович встретил злорадным смешком, посматривал на Леонида с ехидством и явно торжествовал.

— Ну что, отъездился? Генеральскую-то форму сняли! Опять к Порфирию Ивановичу пришел поклониться! А ведь ты меня не уважаешь, хотя я и есть твой кормилец! Не уважаешь! А за что? За то, что я рабочий человек, мастеровой!

— Причем тут уважение? — стараясь сдержать раздражение, сказал Леонид. — Вы скажите — есть у вас работа или нет!

— А если и есть, так может не для тебя? Есть работа, есть, а вот захочу я тебя принять — это еще вопрос! Ты мне уваженье должен оказать!

— Да какое еще там уважение? Что я Вам в ноги что ли должен падать — уже не сдерживаясь, зло спросил Леонид. — Скажите прямо, что не примите и весь разговор!

— Ишь ты какой горячий! Ладно, приму! Но ты всегда должен помнить, кто есть твой благодетель!

И опять начались нудные дни работы в темном подвале мастерской Порфирия Ивановича. С утра и до вечера крутились ручки прессов, выдавливая все новые и новые пробки. Куда столько пробок, невольно удивлялся Леонид. За эти годы их наштамповали, наверно, миллионы. А жизнь казалась такой же мрачной, как этот подвал, в котором он теперь проводил большую часть времени. Часто, стоя за прессом, он вспоминал Леокадию, эти воспоминания бередили душу и особенно остро заставляли почувствовать невозвратимость потери.

Наступила бесснежная маньчжурская зима. Дули холодные ветры. Все ближе и ближе подходили к Харбину японские части, встречавшие слабое сопротивление гоминьдановских войск. И в один из зимних дней Леонид увидел входившие в город японские танки, на которых сидели одетые в серые шубы и меховые шапки японские солдаты. Входили они молча, всем своим видом показывая, что самураи несут строгие законы, неподчинение которым будет караться со всей суровостью, на которую способны сыны богини Аматерасу.

Еще кое-где хлопали одиночные выстрелы сопротивлявшихся гоминдановцев, но это даже нельзя было назвать сопротивлением. Харбин был оккупирован с легкостью, о которой мечтали эмигрантские генералы, строя планы свержения большевиков. Приход японцев всколыхнул эмигрантское, болото, вселив новые надежды в сердца тех, кто еще был готов продаться любому хозяину, лишь бы он был против большевиков, и поставив перед другими вопрос — а какие новые испытания ждут их на чужой земле?