Эмигранты

Она положила на борт руку, обтянутую лайковой перчаткой. Молочно-румяный швед оглянул стройную Веру Юрьевну, – гм! – черный жакет, светлая мягкая юбка, обувь без каблуков… Просто, дорого, шикарно, никакого желания нравиться, – равнодушное лицо, в нем все обдуманно, все законченно… Гм!.. Самый высокий продукт цивилизации, международная хищница, парижская штучка…

– Девочки, а – зима!.. Мы и забыли ее… Снега, стужа, вьюга… Куплю дом непременно, только еще дальше на севере, – всю зиму буду одна, одна совершенно…

Лили – с усмешкой:

– А помнишь, меня ругала за домик в Таганроге? Сама-то, видно, – тоже…

– Нет, Лилька, нет… Домик в Таганроге с офицериком – свинство. Я об одиночестве говорю… Меня так и найдут в этом домике, – раскопают занесенную дверь, в разбитое окно нанесло снегу, я – на постели, седая, высохшая и руками вот так – зажаты глаза, чтобы мне, мертвой, никто не смел глядеть в глаза…

Мари, тоже стоявшая у борта, присвистнула:

– С хорошеньким настроением едешь на работу!..

Кисло усмехаясь, Вера Юрьевна ответила:

– Всякий бесится по-своему, милая моя шансонетка. Для тебя высшее счастье – пожарские котлеты. Ну, а я еще должна все обиды припомнить…

– Батюшки, как страшно! – лениво сказала Мари.

Лили придвинулась, глядела в глаза Вере Юрьевне:

– Верочка, не надо…

Молочно-румяный швед, стоявший позади дам (руки в карманах, сигара в углу рта, полный подбородок удовлетворенно уперт в крахмальный воротничок), не понимал по-русски и до крайности странный разговор трех элегантных дам принял за восхищение северной природой. Вынув сигару, попробовал вмешаться:

– Пардон, смею обратить ваше внимание, – Стокгольм сейчас заслонен островом Бекхольм. – Он указал сигарой на кирпичные постройки и решетчатые краны эллинга, показавшиеся с правого борта; вдали, налево, стояли грузовые пароходы у высокой каменной стены, где курилась дымом многоэтажная мельница. – За войну город очень разбогател. Шведы не плохо поступили, что не вмешались в войну. Нас много ругали (засмеялся), но кому-нибудь надо же было торговать, и мы принесли обеим сторонам много пользы, торгуя с теми и с этими. Теперь вы не узнаете Стокгольма, – это маленький Берлин. Правда, после Версальского мира оживление несколько уменьшилось, но мы надеемся, что кризис временный. Во всяком случае, здесь можно весело провести денек… (Пароход повертывал.) А вот и город. Вы видите старую часть – Стаден. В древности город располагался на этом острове, сейчас разросся направо и налево. Самые шикарные кварталы на тех холмах – лучшие магазины, театры, кафе и вокзал. А еще дальше на север – чудные загородные места: озера, красивые виллы и замки. За время войны мы много строились.

Пароход приближался к лиловато-серым очертаниям города. За ним – холмы, облака. Тыкая сигарой, швед называл знаменитые здания – дворец, собор, отели.

– Если захотите быть ближе к нашей природе, могу посоветовать прелестный уголок в тридцати километрах по железной дороге, – Баль Станэс на озере Несвинен.

– Как вы сказали? – резко обернулась к нему Вера Юрьевна. – Баль Станэс?…

Швед, несколько изумленный порывистым движением, нагнул по-бараньи голову:

– Да, мадам, вы не пожалеете. Там можно отдохнуть.

Пароход загудел и стал поворачивать к стенке набережной. В пролетах между дощатыми пакгаузами стояли черные такси. За ними двигались чистенькие трамваи. Дальше – груды тюков, бочек, ящиков, черепичные крыши и старинные фасады домиков, вывески портовых кабаков, узкие переулки. У самого края стенки, на причальной тумбе, сидел, улыбаясь, носатый Хаджет Лаше, в серой черкеске и мерлушковой шапке. Увидев его, Вера Юрьевна положила руку на горло, отвернулась.

31

В зале ресторана «Гранд-отель» в обеденный час играл симфонический оркестр и выступали, – как всегда по воскресным дням, – сольные номера. Года два тому назад все это было обставлено гораздо богаче, европейских знаменитостей слушали здесь ежедневно. Но после мира схлынули интендантские чиновники, поставщики, шпионы, контрразведчики, международные авантюристы, великолепные женщины с ассортиментом паспортов и коробочкой кокаина в золотой сумочке, нейтральные дипломаты и засекреченные дипломаты воюющих стран, – все, кто, не задумываясь, разменивал деньги и покупал все: оружие, товары, сталь и яды, человеческую подлость и острые удовольствия.

Теперь в будние дни в ресторане «Гранд-отеля» вместо вина подавали графины с холодной водой. Стокгольму грозило захолустье. С убытком для себя ресторатор устраивал воскресные концерты; их посещали даже почтенные семейства, поддерживая национальное предприятие.

Все столики были заняты. Сигарный дым пробирался сквозь лапчатые пальмы. Сегодня демонстрировалась американская новинка – джаз-банд с настоящими неграми. Трудно было привыкать к адской трескотне, вою саксофона, барабанам и тарелкам, взвизгам веселых людоедов. Мало того, что Америка сняла исподнюю рубашку со старого мира, – на могилах пятнадцати миллионов заставила плясать бешеный фокстрот… Ах, то ли дело убаюкивающий старый, мечтательный вальс!

– Слишком близко к оркестру сели.