Эмигранты

Хаджет Лаше, не отвечая, пристально, неподвижно глядел ему в глаза… Когда лицо его задвигалось, Ардашев понял, в чем странность этого лица: живая маска! Будто другое, настоящее лицо движением бровей, всех мускулов силится освободиться от нее… И, поняв, он почувствовал даже расположение к этому странному, некрасивому и, кажется, умному и утонченному человеку. Крутя цепочкой, наклонился вместе с гостем над раскрытой папкой. Хаджет Лаше взял один из цветных гравированных листов, поднял высоко, повертел и так и этак:

– Могу вас поздравить, Николай Петрович. Это подлинный, чрезвычайно редкостный Ренар, – чудная сохранность. Сколько заплатили?

– Пять стаканов манной крупы.

– Анекдот!.. В коллекции лорда Биконсфильда имеется второй экземпляр этой гравюры. Третьего в природе не существует. Антикварам было известно, что этот лист где-то в России, но его считали пропавшим. Гравюра стоит не меньше двух с половиной тысяч фунтов.

Ардашев был в полном восхищении от гостя. Уходя, Хаджет Лаше повторил приглашение в Баль Станэс.

34

Дом в Баль Станэсе одиноко стоял на травянистой лужайке, на берегу озера. Кругом на холмах расцвечивался осенней желтизной березовый лес, мрачными конусами поднимались ели. Дом был бревенчатый, с огромной, высокой черепичной кровлей, с мелкими стеклами в длинных окнах, с углами, увитыми диким виноградом. От города всего двадцать минут на автомобиле, но – глушь, безлюдье.

Хаджет Лаше жил здесь один в нижнем этаже, в комнате с отдельным выходом, – окнами на просеку, где проходила шоссейная дорога. Приехавших поразила пустынность и запущенность дома. Прислуги не оказалось – ни горничной, ни кухарки, ни дворника. Повсюду – непроветренный запах сигар и мышеедины. На портьерах, на мебели – пыль, в каминах – кучи мусора, окурков, пустых бутылок.

Когда чемоданы были внесены и автомобили уехали, Лили присела на подоконник и горько заплакала. Вера Юрьевна, – кулаки в карманах жакета, – ходила из комнаты в комнату.

– Послушайте, Хаджет Лаше, неужели вы предполагаете, что мы станем жить в этом сарае? Для какого черта вам понадобилось привезти нас сюда?

– Поговорим, – сказал Хаджет Лаше и сел на пыльный репсовый диван. – Присядьте, дорогая.

Вера Юрьевна двинула бровями и, не вынимая рук из карманов, решительно села рядом. Здесь, во втором этаже, был так называемый музыкальный салон, – с окном на озеро; стены и потолки отделаны лакированной сосной; кирпичный очаг с маской Бетховена; рояль; на стенах – криво висящие картины северных художников.

– Поговорим, Вера Юрьевна… Вам нечего объяснять, что привезены вы сюда не для развлечений. Дом этот снят также не для безмятежного занятия летним и зимним спортом. После константинопольских похождений вы достаточно отдохнули в Севре, здесь вы будете работать.

– Знаете что, Хаджет Лаше, чтобы животное хорошо работало, за ним нужно хорошо ухаживать и держать в чистоте… Так что с самого начала я ставлю требование…

– Требование?… – угрожающе переспросил Хаджет Лаше и невеселыми глазами внимательно осмотрел Веру Юрьевну, будто измеривая опасные возможности этой темной души. – Так, так… Чтобы требовать – нужна сила… Сомневаюсь – есть ли у вас что-либо, кроме нахальства.

Вера Юрьевна подумала и – с изящной улыбкой:

– Кроме нахальства – прочная ненависть и зрелое желание мстить.

Хаджет Лаше брезгливо поморщился.

– Мало… И – не страшно…

– Как сказать… Во всяком случае, у меня достаточно безразличия ко всему дальнейшему, вплоть до тюрьмы и веревки.

– Угрожаете?

– Да. Определенно угрожаю.

– Стало быть, предлагаете мне быть осторожным?

– Очень…

– Не пощадите себя, если довести вас до аффекта?

– До аффекта!.. Ой! Ой!.. В ваших романах, что ли, так выражаются роковые женщины?… (Добилась – у Лаше сузились глаза злобой.) Говоря нелитературно, – могу быть опасна, если меня довести до выбора: жить в вашей грязи или не жить совсем.

– Мысль формулирована четко.

– Дарю вам для записной книжечки.

Молчание… У него опущены глаза, кривая усмешка. У нее лицо как у восковой куклы. В пыльное стекло уныло бьется большая муха.

– Курите, Вера Юрьевна?

– Да.

Он медленно полез в задний брючный карман и с этим движением поднял глаза, вдруг усмехнулся всеми зубами. Но у нее ничего не дрогнуло. Задержав руку в кармане, вынул плоскую золотую папиросочницу, – предложил.

– Как видите, всего-навсего – портсигар.

– Да я и не сомневалась, что не револьвер.

– Ах, не сомневались?

Закурили… Вера Юрьевна положила ногу на ногу, – курила, упершись локтем в колено. Он посматривал на нее искоса… Затянулся несколько раз.

– Вера Юрьевна…

– Да, слушаю.

– Во-первых, не верю в ваше безразличие, – вы женщина жадная и комфортабельная.

– Наконец-то догадались.

– Само собой, кроме этого, имеется психологическая надстройка.

– Вот тут-то вы и собьетесь, плохой романист.