Эмиграция как литературный прием

«Позвольте мне повторить», повторяет Набоков, предвосхищая интонации будущего американского президента в вопросе о сексуальных отношениях, «я никогда в жизни не встречал г-на Жиродиа». И, издевательски опровергая каждое из неоспоримых якобы свидетельств их встречи, Набоков заключает: «даже если мне и представили в толпе гостей г-на Жирода (в чем я сомневаюсь), я не уловил его имени; но окончательно подрывает подлинность его отчета о нашей встрече одна, случайно брошенная им фраза о том, что я "совершенно очевидно узнал" его, когда он пробирался навстречу мне сквозь "море тел". Совершенно очевидно, что я не способен узнать человека, которого я никогда в жизни не видел; я не готов и оскорбить его здравый ум предположением о том, что я каким-то образом раздобыл его фотографию и лелеял ее все эти годы». Что произошло в действительности на этом банкете, понять уже невозможно; скорей всего, Жиродиа был представлен Набокову и поздоровался; тот сделал вид, что ничего не заметил, и тут же отвернулся. Жиродиа это поразило. Больно задело. Если Набоков пытался отделить себя от компрометирующего прошлого, Жиродиа всеми силами пытается этим прошлым постоянно публично размахивать. Собственно, больше ничего у издателя нет: кроме гордости первооткрывателя. Именно это и пытается доказать издатель Жиродиа в ходе своей склочной публичной переписки с автором Набоковым. Набоков требует соблюдения издателем элементарных авторских прав (Жиродиа пытался прикарманить себе права на другие издания и переводы «Лолиты»), выполнения финансовых обязательств и элементарного внимательного отношения к писательскому ремеслу. В ответ шлются энциклики и спекулятивные соображения о мученической роли борца с цензурой, которого Набоков не поддержал в решительный момент (когда французские власти пытались в очередной раз прикрыть порнографическую антрепризу «Олимпия-Пресс»), с постоянным рефреном насчет того, мол, что, если бы не он, Морис Жиродиа, шедевр Набокова вообще никогда не увидел бы свет. Его возмущение неблагодарностью Набокова звучит вдвойне искренне, потому что сам-то он прекрасно знает: издатели уходят, а книги остаются. И находят себе других издателей. Отвергнутые рукописи не возвращаются. Отвергнутые авторы — тоже. (Самюэль Беккет вносил в свой «черный список» каждое издательство, которое хоть раз отказало ему в публикации; с тех пор ни одно из них не имеет права публиковать ни единой строчки Беккета.) В конце концов Набоков не выдержал и подвел итог своей многолетней эпистолярной склоке с «Олимпия-Пресс» одной фразой: «Г-н Жиродиа: это я написал "Лолиту"!»

Набоковской отповеди удостоилась и моя подруга Пия Пэра. Пия Пэра закончила отделение славистики Лондонского университета и, вернувшись в Италию, стала переводчицей на итальянский и поэзии Кузмина, и протопопа Аввакума, и, заметьте, «Евгения Онегина». Опубликовала она и сборник собственных рассказов. Но столкновение с литературными душеприказчиками Набокова произошло у нее из-за «Лолиты». Свое сочинение «Дневник Ло» Пия задумала в качестве розыгрыша и литературной шутки. В послесловии к «Лолите» Набоков упоминает, как известно, газетную историю об обезьяне, которой дали в руки бумагу и карандаш; первым делом эта обезьяна нарисовала прутья собственной клетки. С точки зрения Пии, Лолита — это и есть та самая обезьянка, девочка, оказавшаяся в клетке своего отчима. Гумберту Гумберту всегда было любопытно узнать, что же происходило в голове у Лолиты. Именно эту возможность и предоставила ему Пия Пэра, изложив события в романе с точки зрения Лолиты. Саму книгу я лично читал еще в гранках несколько предвзято: все-таки интересно узнать о сексуальных фантазиях своей старой подруги. Выясняются очень любопытные подробности. С точки зрения Лолиты, извращенность Гумберта — не в самих его сексуальных склонностях, а в том, что он эти склонности от себя скрывает. Он делает вид, что он — невинный. И вместо того чтобы заняться сексом к обоюдному удовольствию, он таскает Лолиту за собой по всей стране, а главное, по музеям и достопримечательностям, делая вид, что он ее, ко всему прочему, духовно развивает. В частности, он привозит ее в пещеру, служившую в доисторические времена отхожим местом для мамонтов. Гумберт с педантичностью наставника и гида демонстрирует Лолите сталактиты из первобытного навоза мамонтов, а наша нимфетка, в бешенстве от этой экскурсии, чертыхается про себя: «Великие животные уходят, остается окаменевшее дерьмо». То же можно сказать о литературных репутациях. В башнях из мамонтовой кости.