Эмиль Золя

Живя отшельником, Золя упивался сладостным ядом грязного разврата. Сидя за письменным столом, он, с взмокшими ладонями и горящим взглядом, чувствовал себя одновременно и торгующей своим телом девкой, и опустившимся, поверженным самцом. Словно предаваясь одинокому наслаждению, он описывал «розовые кончики грудей» Нана, ее «ляжки полной блондинки», «золотой пушок под мышками», поблескивающий в свете рампы… Он рассказывал о первобытном зове, исходившем от этой распаленной самки и разливавшемся по зрительному залу… Он показывал, как Нана хлещет одного из своих любовников, пинает его ногами, обращается с ним, как с собакой, чтобы он сильнее наслаждался. Вышедшая из народа, она мстит за народ, доводя до чудовищного вырождения богачей, имевших неосторожность ее полюбить. Она – воплощение абсолютного и бессознательного зла, рока с ангельским лицом, всех пороков общества времен Второй империи, готовой вот-вот рухнуть. К тому времени, как она умирает, заразившись оспой, война неизбежна. Восторженная толпа, собравшаяся под ее окнами, при свете газовых фонарей вопит: «На Берлин! На Берлин!» Эти крики проникают в комнату, где лежит обессилевшая и обезображенная болезнью куртизанка. Каре, постигшей Нана, отвечает наказание всей Франции.

Еще до того, как Золя дописал до конца свою книгу, «Вольтер» объявил о публикации романа с продолжением в октябре 1879 года. Любопытство читателей немедленно пробудилось. Ходили слухи, что «Нана» окажется зашифрованным романом о нравах полусвета. Решив опередить слухи, Золя в статье, посвященной Сент-Беву, разъяснил душевное состояние автора, до головокружения порабощенного собственным сюжетом: «Целомудренного писателя сразу можно узнать по чрезмерно мужественной манере письма. Занимаясь сочинительством, он охвачен желанием… Можно представить себе, какой жаркий очаг пылает в этом уединении, в этом воздержании… Все тело, со всеми его чувствами переходит в творение… От этих страстных объятий целомудренного, оплодотворяющего свои произведения автора рождаются сильные и оригинальные создания». Должно быть, Александрина была слегка шокирована признаниями Эмиля в любви к рожденной его сознанием проститутке. Но она относилась к работе мужа со слишком большим уважением для того, чтобы его в этом упрекнуть. А «Вольтер» тем временем уже начал рекламную кампанию. На стенах парижских домов и на щитах «ходячей рекламы» появились плакаты. В табачных лавках с конца резиновой трубки, при помощи которой зажигали сигареты, свисала листовка, призывавшая: «Читайте Нана! Нана!! Нана!!!» Ни один из прежних романов Золя не рекламировался так шумно. Читатели прямо-таки набросились на первую порцию, напечатанную в газете, и тут же началось!

Скандал, разгоревшийся вокруг «Нана», ни в чем не уступал тому, каким встретили появление «Западни». На голову Золя обрушился поток упреков, оскорблений и насмешек. «Шаривари» обвинила автора в том, что он «перепутал свинство с человечеством». Понмартен во «Французской газете» объявил, что литературная программа Золя – «сточная канава» и «клоака» и потому, прежде чем приступать к чтению, надо обуться в сапоги ассенизатора и держать у носа флакон с английскими солями.

После того как роман вышел отдельным изданием, тон критиков стал еще более несдержанным. «Золя выдает эту мелкую развратницу за единственный подлинный тип столь сложного и столь неоднородного мира», – писал Поль де Сен-Виктор. «Такая дура, как Нана, не сумела бы успешно вести свои дела, и любовники быстро ее бросали бы», – утверждал Жорж Оне. Орельен Шолль постановил в «Событии», что «Нана» – «парижский роман для провинциалов, но для парижан это роман провинциальный». Что касается Луи Ульбаха, с которым Золя так грубо обошелся в своем очерке о современных романистах, он отомстил за себя в «Жиль Блазе»: «Маркиз де Сад верил, будто его мерзкие и непристойные книги… способствуют нравственному оздоровлению. Из-за этой мании его заперли в Шарантоне. Мания, которой подвержен Золя, не так опасна, и в наши дни целомудрию порой предоставляют самому мстить за себя. Но „Нана“, как и „Жюстина“, говорит о наличии патологии… Это повышенная возбудимость честолюбивого и бессильного мозга, который приходит в волнение от чувственных видений». Ошеломленный потоком оскорблений, Золя жалуется Эмилю Бержера в письме от 21 февраля: «Сегодня я дошел до того, что включаю в число смелых друзей тех критиков, которые согласны считать меня честным человеком».

К счастью, маленькая кучка его сторонников была в восторге. Флобер, которому не слишком понравилась «Западня», на этот раз рассыпался в неумеренных похвалах: