Эмили из Молодого Месяца. Восхождение

Я покраснела — просто потому, что не могла не покраснеть, и тут же рассердилась на себя за то, что краснею, и на Перри... потому что он упомянул о том, о чем я слышать не желаю... о том давнишнем случае, когда его тетя Том встретила меня в роще Надменного Джона и напугала почти до смерти, потребовав, чтобы я пообещала выйти замуж за Перри, когда мы вырастем— только в таком случае она даст ему образование. Я никогда никому не рассказывала об этом... мне было стыдно... никому, кроме Илзи, а она сказала:

— Старая тетя Том захотела, чтобы Перри получил в жены не кого-нибудь, а одну из Марри! Надо же такое придумать!

При этом Илзи ужасно сурово обращается с Перри и то и дело с ним ссорится по таким поводам, которые у менявызывают лишь улыбку. Вот только один пример. Перри никак не может допустить, чтобы кто-то хоть в чем-то его превзошел. Когда на прошлой неделе мы были на вечеринке у Эми Мур, ее дядя рассказал нам историю о каком-то поразительном теленке с тремя ногами, которого ему довелось увидеть, и Перри тут же заявил:

— О, этопросто ерунда по сравнению с уткой, которую я однажды видел в Норвегии.

(Перри действительно был в Норвегии. В детстве он везде плавал со своим отцом, морским капитаном. Но я не верю ни единому его слову про эту утку. Нет, он не лгал... он просто фантазировал. Дорогой мистер Карпентер, я не могуобойтись без подчеркиваний!)

Если верить Перри, у этой утки были четыре ноги — две, там где должны быть ноги у обычной утки, и две на спине. Когда она уставала ходить на паре обычных ног, она переворачивалась на спину и ходила на другой паре!

Перри рассказал свою байку с серьезным лицом, и все смеялись, а дядя Эми сказал: «Встань с головы на ноги, Перри!» Но Илзи пришла в ярость и всю дорогу домой не желала с ним разговаривать. Она сказала, что он выставил себя дураком, пытаясь «пустить пыль в глаза» такой глупой историей, и что ни один джентльментак не поступил бы.

Перри возразил:

— Пока я никакой не джентльмен, а всего-навсего батрак, но когда-нибудь, мисс Илзи, я буду более тонным джентльменом, чем любой, с которым вызнакомы.

— Джентльменами, — с раздражением заявила Илзи, — родятся. Ими не становятся.

Илзи почти избавилась от своей прежней привычки «обзываться» всякий раз, когда ссорится с Перри или со мной, зато привыкает говорить жестокие, язвительные слова. Они гораздо обиднее всякой брани, но меня не ранят... всерьез... или надолго... так как я знаю, что эти слова у нее лишь на языке, а на самом деле любит меня так же глубоко, как я люблю ее. Но Перри говорит, что они стоят у него колом в горле. Так что Илзи и Перри не говорили друг с другом всю дорогу домой, а на следующий день Илзи снова напустилась на него из-за того, что он неграмотно говорит и не встает, когда в комнату входит женщина.

— Разумеется, трудно ожидать от тебя любезности по отношению к даме, — сказала она самым язвительным тоном, — но уж для того чтобы научить тебя грамматике, мистер Карпентер сделал все, что мог.

Перри не ответил ей ни слова, но обернулся ко мне и попросил:

— Не могла бы тыговорить мне о моих недостатках? Я не против того, чтобы этим занялась ты... ведь мириться с ними, когда мы вырастем, придется тебе, а не Илзи.

Он сказал это, чтобы досадить Илзи, но еще больше досадил мне, так как намекнул на то, что было и останется запретной темой. Так что мы обе два дня с ним не разговаривали, и он сказал, что с удовольствием отдохнул от нападок Илзи.

Перри не единственный, кто осрамился перед гостями в Молодом Месяце. Я сама краснею, вспоминая, какую ужасную глупость сказала вчера вечером. У нас в доме проходило собрание дамского благотворительного общества, и тетя Элизабет устроила ужин, на который пригласила и мужей всех дам-благотворительниц. Мы с Илзи подавали блюда гостям, сидевшим за столом, который был накрыт в кухне, так как в столовой стол оказался недостаточно длинным. Сначала было очень интересно, а потом, когда всю еду и напитки разнесли, стало немного скучно, и я, стоя у окна и глядя в сад, начала сочинять в уме стихи. Я так увлеклась, что забыла обо всем на свете, а потом вдруг услышала, как тетя Элизабет произнесла: «Эмили», — очень резко, а затем указала мне взглядом на мистера Джонсона, нашего нового священника. Я смутилась, схватила чайник и воскликнула:

— Ах, мистер Чай, налить вам еще Джонсона?

Все расхохотались; тетя Элизабет выглядела раздосадованной, тетя Лора смущенной, а я была готова от стыда сквозь землю провалиться. И потом я никак не могла уснуть — все думала об этом. Странно, но я думаю, мне было более неприятно и стыдно, чем если бы я действительно сделала что-то нехорошее. Здесь, разумеется, проявилась «гордость Марри», и, вероятно, это очень грешно. Иногда у меня возникают опасения, что тетя Рут Даттон все же права в своем мнении обо мне.

Нет, она не права!