Эмилиан (Вафидис) Слова и наставления

Другой целью страданий отца Димитрия была любовь к пастве. К чадам, которых он носил во чреве и принимал на свои плечи, в свой ум. Нищий духом, он свидетельствовал евангельскую истину примером своей жизни, сам будучи живым евангельским посланием, книжником, наученным Царству Небесному (см.: Мф. 13, 52), учителем того, что сам выстрадал, молитвенником, отрекшимся от себя, многое страшное претерпевшим за Него (Флп. 1, 29) и молившимся усердно за народ Божий.

За этих людей батюшка служил бесконечные литургии, стоя на страже, словно иной Аввакум, и, преображаясь, становился херувимской колесницей, по слову пророка Иезекииля, часто совершая сорокоусты и много раз в день перечитывая свои помянники, возводя имена вписанных в них к небесному жертвеннику. Упавший ничком, он возносил духовных чад к кайме ризы Господа. Какие труды, какие слезы, какие скорби!

Но, конечно, не меньше ему приходилось страдать, чтобы успокоить растревоженные сердца верующих, разрешить их вопросы, защитить бедных, сирот, уладить все и для всех. Он бежал на помощь к каждому человеку, за все считал себя ответственным. Он говорил себе: «Поторапливайся, отец Димитрий, опять диавол вселился в нашу деревню», брал свой посох и до ночи домой не возвращался. Когда ему спать? Как сидеть на одном месте? Он был хозяином дома, в селе, в душах, он расточал себя на все, во всем виноватый, ибо грешный.

Он сердился на себя, когда забывал чьи–то имена во время молитвы и тогда шептал: «О здравии начальника автобусной станции… того врача…», всех их погружал в бездну милосердия Божия, полагая на свои плечи их бремена. Он не только молился, но непрерывно истощал себя на молитве, таял: У меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах (2 Кор. 11, 28), горел о всех.

А сколько мучений и гонений он вытерпел! Мы знаем о его постоянных страданиях — о распрях между знакомыми и чужими людьми, о смертях, которые он пережил, о поношениях от врагов Православия, которые перенес благодаря тому, что был истинным апостолом Божиим.

Излишне говорить и о долгих мучениях, которые он испытал из–за своих болезней, и об терпении Иова в последние дни, когда уже никакие лекарства не могли облегчить страданий. Все его тело было одной незаживающей язвой. Так во всем он смог уподобиться святым. Немощь плоти придавала силы его душе, и она свидетельствовала о силе Божией.

«Таинство странное»

Жизнь и наставления отца Димитрия были просты и незатейливы. Он сам — человек негордый, кроткий, благородный, мягкий, деликатный, с чуткой душой, внимательной мыслью, приветливым словом. Легко воодушевлялся, радовался, с большим юмором рассказывал обо всем, создавал вокруг себя теплую, приятную атмосферу.

Он заботился о том, чтобы удовлетворить всех, не подвести никого, не поставить в неловкое положение, он избегал суда, оправдывал или покрывал людей и их поступки. Он говорил много, если предмет беседы не был праздным, его слова открывали красоты его собственной души. От общения с ним люди уходили измененными, наполненные мыслями, которые переворачивали все внутри их, им передавался тот огонь, который Бог зажег в душе отца Димитрия. Батюшка возделывал души людей.

Его подлинная жизнь, скрытая от человеческого взора в Боге, была непостижима для наших запутанных помыслов и суждений. Если она не вызывала осуждения нашими человеческими критериями, то, по крайней мере, на него смотрели с недоумением, ибо его жизнь была по–человечески эгоистична и бесполезна. У людей «духовных» отец Димитрий вызывал соблазн, среди неверующих слыл безумцем. Но если бы не его житие в юродстве Христа ради, то и он сам бы не стал человеком Божиим, но персоной обычной, понятной и приятной для людей душевных (1 Кор. 2, 14).

В нем действовало живое таинство. Он ходил посреди нас, жительство же его протекало на небесах (Флп. 3, 20). Он жил в мире ином. Глядя на него, мы видели лишь оболочку, за которой скрывалась тайна. А иначе и быть не могло, ибо отец Димитрий не был способен принять дух мира сего. Наделенный умом Христовым (см.: 1 Кор. 2, 16), он имел отличный от нас дух и мировоззрение. Поэтому люди его не понимали.

Как по–человечески можно объяснить то смирение, с которым он говорил о себе, пересказывал возвышенные слова, которые люди произносили в его адрес, открывал опыт своей духовной жизни и путь восхождения своего сердца? Как одним лишь человеческим взором можно было прозреть огонь, воспламенявший его душу, делающий ее безудержной и «безумной»? Как могли высказывания отца Дмитрия о сатане не вызывать сомнение у тех людей, которые сами никогда не боролись против духов злобы поднебесной (Еф. 6, 12), а единственное, что знали, были их собственные страсти, вызывающие болезни их тел?

Смиренный батюшка с кротостью слушал рычание мысленного льва (см.: 1 Петр. 5, 8), который искушал его искушениями преподобного Антония Великого. Когда он приближался к нему и толкал на грех, смирение батюшки разрушало его намерения.