— Тебе нужен серьезный мужчина, Майя, интеллектуал. Наилучшим сочетанием стал бы немного хулиганистый интеллектуал. Если ты встретишь мужчину, который сможет тебе дать лишь что-то одно, например свой ум, ваши отношения долго не продлятся. Он быстро тебе наскучит. Если же, наоборот, это будет необразованный хулиган, предлагающий тебе только обеспеченную жизнь, тебя быстро затошнит от его вульгарности. И ты его бросишь.
— Ты хочешь сказать, что мне нужен кто-то вроде Джона Диллинджера[37]
, окончившего философский факультет?— Ну, не такого масштаба, конечно, но уже гораздо теплее…
Мы расхохотались. И я понял, что сейчас я как раз, что называется, трепался. Когда мужчина взрослеет, он больше не может молчать, подумал я. Наверняка потому, что он уже чему-то научился в жизни. Он перестает быть пижоном, бездумно разбрасывающим свои мысли на ветер. Во время созревания он еще не умеет связывать их между собой, поэтому предпочитает молчать, чтобы не выглядеть идиотом. Впрочем, так ли уж хорошо говорить все время умные вещи? Я решил привести пример из нашей жизни:
— Знаешь, как Паша попросил Куну стать его женой? Он сказал ей: «Для тебя будет лучше, если твоим мужем буду я, а не какой-нибудь тип с высшим образованием. Ты выйдешь за него замуж, а через три месяца захочешь, чтобы я стал твоим любовником. Поэтому будет намного экономичнее, если я стану одновременно и твоим мужем, и любовником».
Говоря это, я не отдавал себе отчета, что косвенно подразумевал себя и что такая фраза могла быть воспринята ею как предложение руки и сердца.
Осенью был запланирован показ «Амаркорда» в сараевском кинотеатре «Романия». Это была золотая эпоха великих кинорежиссеров.
— Ты знаешь, что идет «Амаркорд» Феллини? — в невероятном возбуждении спросила меня Майя. — Ты его смотрел?
Что ответить? Правду? Невозможно. Как студент, изучающий режиссуру, может признаться, что трижды уснул во время этого великого фильма? А если я скажу, что не смотрел его, будет еще хуже. Это все равно что спросить у студента-художника, видел ли он произведения Микеланджело, а он ответит отрицательно. Я ловко вышел из положения:
— Этот фильм можно смотреть бесконечно!
— Тогда пойдем на него вместе!
Мы уселись в самом красивом сараевском кинотеатре «Романия». И вот раздвигается занавес. Идут начальные кадры: летит пух одуванчиков, связывая между собой виды города Римини. Насколько совершенно Феллини выстроил свою экспозицию! Старый волк использует одуванчики, чтобы перейти от одного плана к другому. Снимаю шляпу! Появляется бродяга и восклицает:
«Амаркорд» значил для моих фильмов то же, что Большой взрыв для нашей Вселенной. Его образы и замыслы стали источниками, наполнившими жизнью все мои кинематографические изыскания. Все, что произошло в моей последующей жизни кинорежиссера, измеряется вехами этого фильма. Важные события моей жизни совершили настоящий скачок в моей шкале бытия! Мои мать с отцом, мой дом, мои друзья и все, что так или иначе запало мне в душу: леса, горы, женские попки, велосипеды, макушки религиозных храмов, мосты, поезда, автобусы… Все, что я не любил: галстуки, небоскребы, кухонные плиты, школы, больницы… И наконец, все, что имело для меня ценность: благородство, смелость, история, музыка… Все это я открывал для себя заново.
Мой дипломный фильм «Герника» был совсем не похож на «Амаркорд», но их связывал невидимый мостик. Идеи, словно прохожие, свободно переходящие с одного берега на другой, шли по этому мосту, сглаживая разницу в восприятии мира, и неважно, было это в боснийских горах или на берегу Средиземного моря. Моя «Герника» следовала тому же правилу, что и «Амаркорд», — снимать человека в пространстве, не отделяя лицо от окружающей его среды. К этому восприятию я пришел, посмотрев этот фильм более десятка раз.
Когда я показал свою работу профессору Отакару Вавре, он сказал мне:
— Это серьезный фильм, благодаря таким работам мы можем сказать, что не зря обучаем студентов режиссуре.
А я мысленно произнес: «Спасибо тебе, Федерико!»
Покойный был большим противником алкоголя