Эмиссары любви. Новые Дети говорят с миром

Знающий. Помнящий. Все понимающий. Человек, который тратит массу энергии, делясь своим даром с душами, для которых эта жизнь — прежде всего поиск самих себя.

Эта книга — приглашение. Подходите, присоединяйтесь к этому празднику, к этому духовному пиршеству. Рассаживайтесь за Столом Чудесного — ведь это место по праву ваше. Не откажите себе в этой завораживающей, мистической, удивительной истории и напитайте ею свой Дух.

Ваша жизнь станет полнее, шире и богаче — вот увидите!

Нил Доналд Уолш[1]

Глава 1 Марко

Необычное часто прилетает к нам на крыльях самых заурядных событий, словно диковинная птица, что невесть откуда залетит в наш мир, а мы и не замечаем, что ей не место здесь, в городе, или среди гор — да где угодно, где нам случится быть в тот момент. Вместо того чтобы спросить: «А ты откуда здесь взялась?», мы упрямо продолжаем заниматься чем-то своим. Но потом одна такая птица мягко сядет на окно нашей комнаты, и мы увидим нечто такое, о чем раньше и помыслить не могли. Облегченный вздох — и ключ к головоломке уже в наших руках, и планируются такие вещи, что раньше казались невероятными. То, что приносят нам эти замечательные крылышки, — подлинный дар, неприметный на первый взгляд, но способный навсегда изменить нашу жизнь. Птица как птица, а перед вашими глазами внезапно раскрывается новый мир. В такие мгновенья мы готовы развернуть нашу жизнь, да так круто, что все вокруг только ахнут.

Так вот, все началось одним январским днем 2001 года, точнее, даже утром. Я сидел за столом в своей кухне и собирался позавтракать — так начинается каждое мое утро, которое я встречаю в родных стенах, что бывает на самом деле не так уж и часто, не более трети всего моего времени, а то и реже. Я только что вернулся домой после месячного тура по Западному побережью. От Сиэтла до Калифорнии — концерты, выступления, лекции. Двадцать три шоу, двадцать пять дней в пути — обычный расклад для рок-звезды, но никак не для автора-исполнителя, популярного разве что среди немногочисленных поклонников Нью-Эйджа. Словом, я вернулся домой отдохнуть и был несказанно удивлен тому, что смог проснуться в девять утра. Даже не концертный тур — был это, скорее, самый настоящий изматывающий марафон. Хватало всего: приходилось и книги подписывать, и выступать на шумных митингах в защиту мира, да и вечерами тоже доводилось быть на людях.

Но наконец-то, сказал я себе, наконец-то я дома — притом чувствую себя вовсе не таким уж разбитым, как казалось под конец выступлений.

Откуда мне было знать, что именно этим утром все в моей жизни начнет бесповоротно меняться?

Передо мной на столе уже стояла миска с хлопьями и йогуртом. Но я засмотрелся на птиц за окном кухни, что стайкой слетелись на зернышки, которые щедрой рукой насыпал кто-то в кормушку, сделанную в виде чаши в руках статуи св. Франциска. Левой рукой я в задумчивости покачивал ложкой — в тот момент я даже не смотрел на нее. По крайней мере, тогда не смотрел. Все, что на самом деле было у меня перед глазами, — воробьи, скакавшие по кормушке, которую святой Франциск держал в терракотовых руках, и еще кофеварка, как всегда неожиданно засвистевшая на кухонной стойке. Вот и все, что могло на тот момент вместить мое сознание. Я не думал о завершившемся туре и уж точно не вспоминал о том, что случилось в тот вечер в Сосалито (три дня кряду я прокручивал в голове обстоятельства того сумасшедшего вечера, чтобы тут же приказывать себе забыть о нем раз и навсегда).

Словом, я спокойно сидел себе дома, на своей кухне, смотрел на птиц и ни о чем таком не думал. В голове у меня были только птицы, и еще завтрак. И уж меньше всего я был готов к тому, что произошло в следующее мгновение.

Вспомнив про завтрак, я наконец решил заняться хлопьями и уже было собрался погрузить ложку в йогурт, как моим глазам открылось нечто странное. Ложка, ее верхняя часть, была согнута под прямым углом, словно, пока я смотрел в окно, по металлу прошлись автогеном. Мало того — я даже глазом не успел моргнуть, как эта самая верхняя часть оторвалась от ручки, плюхнулась в миску и утонула в йогурте.

Не сразу я сообразил, что такое происходит перед моими глазами. Но как, как совершенно нормальная твердая ложка могла согнуться, притом прямо у меня в руке?

Это был первый вопрос, который я задал себе. И, как оказалось, далеко не последний.

Какое-то время я так и сидел и тупо смотрел на покореженный металл, который продолжал сжимать в руке. Я даже не решался положить на стол то, что осталось от ложки. А вдруг это какое-то наваждение и сейчас моя ложка снова предстанет предо мной целой и невредимой — в том виде, в каком порядочные ложки являются на глаза порядочным людям в порядочном мире?

Медленно отодвинувшись от стола, я так и сидел, словно загипнотизированный, продолжая беспомощно разглядывать то, что еще мгновение назад было моей ложкой.

Все это можно объяснить, уговаривал я себя, стараясь настроиться на логический лад. Есть даже два объяснения.