Эмма

— Они изволили возвратиться, — отвечал лакей.

— Так что ж ты не зовешь его ко мне? — вскричала княгиня так сердито, что лицо ее покраснело от досады.

— Докладывал; изволили пойти к его сиятельству; сказали: приду.

— Поди же, попроси его пожаловать ко мне скорее, да учтивее говори, болван! — закричала княгиня. Лакей ушел.

— Матушка, — тихо проговорил тогда князь, зажимая рот собачке, залаявшей от громкого восклицания княгини, — ты испугала моего Коко!

— Мне кажется, князь, этот гадкий Коко заставляет вас забывать, что кроме его есть что-нибудь на свете.

— А что же такое есть еще на свете? — спросил князь, в недоумении поднимая голову.

— Например, у вас есть единственный сын, и этот сын болезнию своею ведет ко гробу вашу жену.

— Вы знаете, княгиня, что я не люблю говорить об этом печальном предмете.

— Потому что вы эгоист, и если бы сын ваш скорее умер, вы порадовались бы этому как избавлению от скуки!

— Лучше умереть, княгиня, нежели остаться без ума.

— Однако ж есть примеры людей, в чинах и богатстве, вовсе лишенных ума. — Княгиня насмешливо взглянула на князя.

— То есть, не одаренных большим умом? хотите вы сказать, — отвечал князь, как будто не понимая намека княгини. — Они не сумасшедшие однако ж. Большой ум опять зло, и очень большое зло. Знаете ли, что я опытом узнал это?

— Не на себе ли самом?

— Нет! на чиновниках и людях, с которыми случалось иметь дела в жизни. Поверьте мне…

— Замолчите, сделайте милость! — прервала с досадою речь его княгиня. Князь испугался, молчал с минуту, потом опять старался завести разговор.

— Ты не поняла меня, mon amie, — начал он тихо и ласково, — я сказал, что лучше пожелаю смерти моему милому Полю, нежели соглашусь видеть его на всю жизнь сумасшедшим.

— И вы говорите об этом так хладнокровно, как будто речь идет о вашей гончей собаке? — вскричала княгиня.

— Надобно философически смотреть на вещи. Вы знаете правило Гельвеция…

— Я знаю одно, что только сердце матери способно чувствовать и оценить потерю сына.

— Но разве мы не приняли всех мер, mon amie? Наш доктор…

— Ваш доктор — пустой ученый говорун!

— Помилуйте: его европейская слава, письма Гуффланда, рекомендация Франка и Аберкромби…

— Вся ваша Европа дура!

— Но я сам говаривал с ним…

— Вы, сударь, бесчувственное создание!

— Но, вы сами, княгиня…

— Что же я разумею в их глупой науке, в этой медицине? Одно вижу я, что все доктора обманщики и нас дурачат.

Князь не отвечал, как будто решительный тон княгини убедил его в истине всего, что говорила княгиня. Он начал глядеть в окно и напевал вполголоса:

       Dans ma cabane obscure
       Toujours soucis nouveaux;
       Vent, soleil, ou froidure,
       Toujours peine et travaux! [12]

В это время послышались в другой комнате тяжелые шаги доктора. Приближение его произвело чудное действие на княгиню: она поправила свою шаль, небрежнее села на диван, улыбка вдруг появилась на лице ее и, как будто веселою маскою, закрыла всю ее досаду. Никто не узнал бы теперь в этой ловкой, светской, ласковой женщине сердитой барыни, бранившей мужа своего, доктора и всю Европу за минуту прежде.

— Мой любезный г-н доктор, — сказала княгиня, — я ждала вас нетерпеливо.

— Як вашим услугам, княгиня, — угрюмо отвечал доктор. — Что вам угодно?

— Могу ли думать о чем-нибудь, кроме одного!

— Теперь в самом деле, княгиня, пришло время доказать на деле ваши слова: точно ли думаете вы только об одном, то есть о жизни вашего сына.

— О жизни? Боже мой! вы меня пугаете!

— И не думал пугать: вы решительно можете спасти его — или погубить, также решительно.

— Спасти! Говорите, ради бога, говорите, г-н доктор.

— Да! это в вашей воле. Более говорить нечего. — Доктор спокойно сел на диван и начал нюхать табак из своей огромной золотой табакерки.

— Сжальтесь над беспокойством матери, скажите скорее!

— Но я не имел еще чести слышать вашего ответа на первые мои слова.

— Чего пожалеем мы для нашего Поля! Деньги — все что вам угодно!

— А если бы это стоило пол-имения вашего?

— Г-н доктор! я не понимаю…

— А, кажется, очень понятно: если бы это стоило пол-имения, сказал я. Дело идет не о таком лечении, где говорится только о возможности вылечить, — нет! Сын ваш через полгода непременно будет здоров, как первый едок лондонского бифштекса и первый боксер смитфильдского рынка, или вы можете сказать мне в глаза, что я величайшая скотина, и приказать вашим лакеям вытолкать меня в шею!

— Ваша услуга будет оценена во что вам угодно.

— Моя услуга уже оценена тем, что вы мне договорились платить и платите. Больше мне ничего не надобно. Понимаете, княгиня: ни одного талера лишнего! Не обо мне тут дело. И разве мог бы я сказать о самом себе, что вылечу наверное не только сумасшедшего вашего сына, но даже одурелую кошку?

— Я вас не понимаю. И без этого я хотела спросить вас, что значит нелепое происшествие, о котором рассказывал мне управитель? Что это за немка? Что было в саду у нашего соседа? Мне крайне неприятна история, где может быть вмешано наше имя. Доктор молчал.