Эмма

— Из того, что он говорил, Эмма, милая, я вынесла впечатленье…

— И как могла она терпеть такое поведение? Чудовищное самообладанье! Видеть, как он при ней увивается за другою женщиной, и не возмутиться? Такую меру хладнокровия я не способна ни понять, ни уважать.

— Меж ними происходили размолвки, Эмма, он прямо об этом сказал. Ему некогда было особенно вдаваться в объяснения. Он был у нас всего четверть часа, и в столь возбужденном состоянии, что даже это время не мог употребить с большою пользой, но что у них были недоразумения — это он сказал с полной определенностью. Они-то, сколько я могу судить, и приблизили развязку и, очень может статься, вызваны были как раз его неправильным поведением.

— Неправильным? Ох, миссис Уэстон, это чересчур мягко сказано. Не просто неправильным, а гораздо, гораздо хуже. Не могу передать вам, как он проиграл, как уронил себя в моем мнении. Таков ли должен быть мужчина?.. Где прямота и цельность, неукоснительная приверженность принципам и правде, где презренье к мелкому надувательству, которые надлежит всегда и во всем выказывать настоящему мужчине?

— Позвольте, Эмма, дружок, я должна за него заступиться — пусть в настоящем случае он вел себя дурно, но я все-таки не первый день его знаю и ручаюсь вам, у него есть много хороших, прекрасных качеств и…

— Господи! — не слушая ее, вскричала Эмма. — А миссис Смолридж! Еще чуть-чуть — и Джейн нанялась бы в гувернантки! О чем он думал? Какая ужасающая черствость! Допустить, чтобы она решилась на этот шаг — чтобы такая мысль пришла ей в голову…

— Он ничего об этом не знал, Эмма. Тут его никак нельзя винить. Она приняла это решение самостоятельно, не сообщив ему, или сообщив так, что он не придал этому значения. До вчерашнего дня он, по его словам, находился в полном неведении относительно ее планов. Они точно громом его поразили — не знаю, письмо ли пришло, записка ли, — но именно известие о том, что она замышляет, к чему готовится, побудило его немедленно пойти к дяде, во всем открыться, уповая на его доброту, и покончить с этим мучительным, затянувшимся так надолго положением, когда надобно было таиться и скрывать.

Эмма навострила уши.

— Он скоро мне напишет, — продолжала миссис Уэстон. — Прощаясь, он говорил, что скоро пришлет письмо, и мне послышалось в этих словах обещание изложить ряд подробностей, о которых пока что рассказывать рано. Давайте же сперва дождемся этого письма. Может быть, оно поведает нам о смягчающих обстоятельствах. Может быть, разъяснит и оправдает многое, что теперь недоступно нашему пониманию. Не будем же суровы, не будем торопиться осуждать его. Выкажем терпенье. Мне нельзя его не любить, и теперь, когда известное, весьма существенное соображение более меня не тревожит, я искренне желаю, чтобы все завершилось счастливо, и горячо на это надеюсь. Вероятно, они оба вынесли немало страданий из-за необходимости молчать и прятаться.

— Ему, — сухо отозвалась Эмма, — эти страдания, сколько можно судить, не причинили особого ущерба… Ну хорошо — и как же принял эту новость мистер Черчилл?

— Весьма благосклонно — почти не сопротивлялся и дал свое согласие. Подумайте, как все перевернули в этом семействе события одной недели! При жизни бедной миссис Черчилл не было бы, я полагаю, ни проблеска надежды, ни малейшей вероятности, ни единого шанса — но едва останки ее упокоились в фамильном склепе, как муж согласен идти наперекор ее воле… как все же славно, когда непомерное влияние уносят с собою в могилу!.. Его не понадобилось долго уговаривать.

«Да, — пронеслось в голове у Эммы, — и не понадобилось бы, когда бы речь шла о Гарриет…»

— Это произошло вчера вечером, а на рассвете Фрэнк поскакал сюда. Сначала на какое-то время остановился в Хайбери, побывал у Бейтсов, а оттуда — к нам, но, как я уже сказала, всего на четверть часа — так он спешил назад к дядюшке, которому теперь необходим вдвойне. Он был чрезвычайно возбужден — неимоверно — совсем другой человек, я таким его не видела. Ко всему прочему прибавилось потрясение, когда он обнаружил, как ей худо, о чем дотоле не подозревал — весь вид его выдавал, что он глубоко взволнован.

— И вы в самом деле верите, что их роман окружала непроницаемая тайна? Ну, а Кемпбеллы, а Диксоны — неужели никто из них так-таки ничего не знал о помолвке?

Произнося слово «Диксоны», Эмма невольно покраснела.

— Да, никто. Он ясно сказал, что об этом не знал никто на свете, помимо них двоих.