Эмма

Будь в заведении мисс Уилкокс большой набор — добейся она в ту пору процветания, которым впоследствии могла похвастать благодаря неусыпному вниманию к показной стороне дела, — она бы прежде всего спросила себя, годится ли ее новейшее приобретение для роли образцовой ученицы. Она бы мигом оценила внешность девочки, ее платье и все прочее, на основании чего точно установила бы, сколько она стоит. Но в ту шаткую, начальную пору своей деятельности мисс Уилкокс едва ли могла себе позволить роскошь прицениваться: новая ученица сулила сорок фунтов в год за обучение и, помимо того, должна была столоваться с учителями, а значит, и платить за это, директриса же весьма нуждалась в сорока фунтах и очень желала их получить; к тому же, отменный экипаж, отменный господин, отменная фамилия — всего этого было более чем достаточно, чтобы сообщить ей приятную уверенность в разумности полученного предложения. Поэтому с уст ее слетело признание, что набор в «Фуксию» не закончился, и мисс Фицгиббон может бьгть сию же минуту зачислена в школу, где будет изучать то, что обещано в проспекте, а также все, что душе угодно, — иными словами, мисс Фицгиббон обещала стать столь высокооплачиваемой и выгодной ученицей, какую могла пожелать себе любая директриса. Все прошло как по маслу — без возражений и с изъявлениями щедрости. При обсуждении условий мистер Фицгиббон не выказал ни несговорчивости дельца, привыкшего при заключении сделок стоять на своем, ни бережливости человека малообеспеченного, живущего трудами своими, так что мисс Уилкокс сочла его «истинным джентльменом» — все склоняло ее к тому, чтобы исполниться благоволения к маленькой воспитаннице; которую он, прежде чем откланяться, официально препоручил ее заботам. И словно для того, чтобы укрепить благоприятное впечатление директрисы, оставленная им визитная карточка гласила: «Конуэй Фицгиббон, эсквайр, Мэй-Парк, Мидлендс». В честь новоприбывшей в тот же день были оглашены три указа: новая ученица будет спать в спальне мисс Уилкокс, сидеть рядом с ней за столом, ходить вместе с ней на прогулки.

А несколько дней спустя всем стало ясно, что в действие введен еще один негласный пункт: мисс Фицгиббон будут холить, лелеять и выставлять напоказ при всяком удобном случае.

Одна из дурно воспитанных учениц, до «Фуксии» учившаяся в течение года у неких старозаветных сестер Стерлинг в Хартвуде, где набралась менее гибких взглядов на справедливость, дерзнула заявить, что она думает о такой системе предпочтений:

— Сестры Стерлинг, — не к месту брякнула она, — никогда не ставили одну девочку выше других только потому, что она богачка или красиво наряжается, они бы не унизились до этого. Они хвалили нас, когда мы хорошо себя вели, не обижали слабых и хорошо учились, им было все равно, сколько у кого шелковых платьев, кружев и перьев.

Нельзя тут не упомянуть, что из сундуков мисс Фицгиббон и впрямь был извлечен изысканнейший гардероб, и столь великолепны были разные его предметы, что мисс Уилкокс вместо того, чтобы отправить их на хранение в школьную спальню, в крашеный сосновый комод, определила их в собственную комнату, в шкаф красного дерева. По воскресеньям она облачала свою маленькую любимицу — всегда собственноручно — в шелковую ротонду, шляпку с перьями, горностаевое боа, французские ботиночки и перчатки. Сопровождая юную наследницу — а от мистера Фицгиббона пришло письмо, в котором говорилось, что дочь — его единственная наследница, и к ней впоследствии перейдут все его поместья, включая и Мэй-Парк в Мидлендсе, — так вот, сопровождая ее в церковь и горделиво помещая подле себя на самом виду, на галерее, мисс Уилкокс прямо сияла от самодовольства. Пожалуй, беспристрастный наблюдатель не смекнул бы, чем она гордится, и лишь пожал бы плечами, не отыскав особых достоинств у этой малолетки, одетой в дорогие шелка, как взрослая дама, — по правде говоря, мисс Фицгиббон не была красавицей, и розовые личики иных ее соучениц выглядели намного миловиднее. Будь она из семьи победнее, мисс Уилкокс тоже не приглянулись бы черты ее лица, скорее вызвав неприязнь, чем симпатию; более того, — хотя мисс Уилкокс даже себе не решалась в том признаться и всячески старалась отогнать дурные мысли — порой ей почему-то делалось не по себе и не хотелось продолжать игру в любимчики. Отчего-то ей претило окружать почетом эту девочку. Порой она испытывала смутную тревогу, задумываясь, почему, задабривая и лаская будущую наследницу, она не чувствует при этом искреннего удовольствия, не радуется тому, что девочка всегда находится при ней и под ее особым попечением. Мисс Уилкокс, разумеется, не отступалась от предпринятого, однако — лишь из принципа, из одного лишь принципа, ибо ей то и дело приходилось говорить себе: «Это самая знатная и богатая из моих учениц, она больше всех укрепляет мою репутацию и больше всех приносит денег, и только справедливо, чтоб я выказывала ей особенное снисхождение». Она и выказывала, но делала это вопреки какому-то неясному чувству, растущему в душе.