Эмма

Хозяину собачонки я только вкратце заметил, что авария произошла из-за меня, из-за того, что я задел стену. Сказанная вслух фраза вызвала неожиданный спазм, заставивший меня набрать в легкие громадное количество воздуха и резко выдохнуть его. Лысый владелец собаки успокаивающе прикоснулся к моему плечу. Я продолжал сидеть на камне, иногда мне казалось, что близко от левого глаза, на периферии зрения проплывает загнутый обрывок черной нитки, я пытался отслеживать его полет. Затем мне вдруг смертельно приспичило по-крупному. Настоящего укрытия не было поблизости, я присел за камнем, но грудь моя, плечи и голова были видны. В карманах не оказалось ничего, кроме носового платка. Я решил воспользоваться им, но почувствовал, что рука меня слушается плохо, и я, кажется, промахиваюсь. С третьей попытки я справился с задачей. Вежливый господин заранее отошел подальше, отозвал собачку и как будто отвернулся, но судя по тому, как он брезгливо поморщился во время моих манипуляций с платком, я понял, что он не выпускает меня из виду. У него на поясе была бутылочка с водой, он открутил пробку, вылил почти все ее содержимое мне на руки. То, что оставалось на дне, предложил выпить. Я допил воду, протянул ему, было, назад пустую пластиковую бутылку, но он знаком отказался ее принять. Я поискал место, куда бы ее поставить, естественно не нашел, и так мы и оставались до приезда врача — я с пустой бутылкой в руке, он — с пробкой от нее.

Полиция задержала меня там же внизу, а в КПЗ мне приснился сон. Беременная, на тридцать девятой или сороковой неделе Эмма объясняла мне, лежа в постели и укрывшись почему-то с головой одеялом, из под которого непривычно глухо звучал ее голос, что таковы уж причуды беременных женщин, и что поэтому она хочет, чтобы я взял ее прямо сейчас, потому что она уже предчувствует первые схватки в преддверии родов. Вот как! У Эммы, оказывается, бывают капризы. А я-то, наблюдая ее совместную жизнь с Шарлем, называл ее про себя «Душечкой». Я, конечно, не мог ей отказать, но во входную дверь постучали, и продолжали стучать очень настойчиво. Пузатая Эмма выскочила было из-под одеяла и побежала открывать, но передумала и позвала Берту.

— Кика, — произнесла она незнакомым мне кокетливым голосом, — открой дядям дверь.

Почему «Кика»? Откуда эта слащавая интонация? Как она может знать, что за дверью «дяди»?

Берта открыла дверь четверым мужчинам.

— Кика, — произнес уверенный голос одного из них, — пойди в соседнюю комнату, поиграй в «Angry birds» на мамином телефоне.

Акушеры? Четверо? Но как только Берта закрыла за собой дверь спальни, четверка двинулась назад, в пространство лестничной площадки и из глубины ее, ухватившись за широкие брезентовые ручки, чуть не бегом внесла в квартиру простой фанерный ящик с телом Леона и, поставив его рядом с кроватью, так же быстро удалилась. Я запер за ними дверь и готов был теперь удовлетворить просьбу Эммы, но из того места, куда я должен был ткнуться, уже показалась головка с жидкими волосками. Может быть, как раз это и есть Кика, а в «Angry birds» играет все-таки Берта, подумал я. Но думать теперь было некогда, и я пнул ногой ящик с Леоном, чтобы он (Леон, а не ящик) перестал не жить и помог мне принять роды. Горячая жидкость бойлера снов на этом была, видимо, использована полностью, и емкость его заполнилась свежей, еще холодной, безразличной массой, полившейся на меня отрезвляющей, пробуждающей струей. Я проснулся. Из сна про Эмму — в тюремную камеру, вне которой, за дверью ее, могли обитать разве что полицейские, я выплыл с мыслью, что мне безразлично, чей это ребенок — Шарля, мой или Леона (я не вполне верил в почти целомудренную версию последнего из претендентов на отцовство — с чего бы Эмма стала крушить тогда автомобиль?)

Чаще всего в моих снах меня посещает чувства вины и раскаяния. В повторяющихся ночных видениях я вдруг вспоминаю о матери, забытой мною в каком-то заведении больничного типа, или, оказавшись голым на улице, срываю пальто с вешалки у входа в магазин верхней одежды и отчаянно ищу в толпе знакомых, чтобы одолжить денег и расплатиться с продавцом. Случился сон, в котором крупный медвежонок приставал к Эмме на глазах у медведицы, Эмма не на шутку испугалась, но было ясно, что если я попытаюсь отогнать от нее медвежонка, на меня набросится его злобная мать. Наяву я готов для Эммы на все, а во сне я мучительно колебался.

Но этот тюремный сон был благостен, в нем все вращалось вокруг Эммы, все было — для нее, все — ради нее, и не было места ни для какого другого чувства.