Эмма и Cфинкс

Марина и Сергей Дяченко. Эмма и Cфинкс

Пролог

В лесополосе пахло осенью. До наступления вечности оставалось не более получаса.

Мальчик вытащил из кармана перочинный ножик, взял на изготовку длинную удобную палку и принялся разворачивать траву и прелые листья в наиболее подозри­тельных местах. Он любил искать грибы. Это было похоже на рыбалку, почти так же интересно. Здесь водятся маслята и подоси­новики, а трухлявые сыроежки – ну их на фиг…

Прошло полчаса, а может час, а может и все два; со­лнце висело еще высоко, у мальчика заболела шея – все время смотреть вниз. Он выпрямился – и увидел впере­ди, в нескольких шагах, поваленное дерево. Он не помнил, чтобы здесь росли такие деревья. Не за­мечал раньше. Оно было старше лесополосы, старше до­роги, старше, наверное, всего их поселка. Оно было огромное. И теперь лежало на боку, наста­вив на мальчика круглый и светлый срез. Мальчик подошел. Пень был размером со столик. Срез лежащего ствола доходил мальчику до пояса. Древесина оказалась совсем сырой, дерево спилили недавно и очень аккуратно. Будто масло ножиком, подумал мальчик. И на пне, и на срезанном стволе четко видны были го­дичные кольца. Мальчику сразу же захотелось узнать, сколько их; он начал считать – и сбился, начал снова – и сбился опять. Колец было не меньше ста, а может, и больше.

Мальчик опустился на край огромного пня и подумал: целый год с каникулами, зимними и весенними, с Дедом Морозом, с долгим летом помещается в одном кольце. Отсчитать десять колец – и получится вся его жизнь. Странно. Он провел ладонью, чуть касаясь пня. От середины, где кольца почти сливались, к краю. Дерево жило сто лет, подумал мальчик. А теперь я вижу, как оно жило. Каждую его минуту. А кто его срезал?

Солнце скрылось за облачком. Мальчику вдруг показалось, будто все вокруг измени­лось. Сделалось очень тихо; секунду назад шелестели ветки и перекликались птицы, а сейчас – как в пустом доме, как на контрольной. Он вовсе не был трусом. Но страх пришел, воткнулся в кожу сотнями иголочек, приподнял коротко стриженые волосы на макушке. Следовало оглянуться. Убедиться, что никто не смот­рит в затылок. Что никто не прячется за поваленным стволом, Он знал, что надо оглянуться, – и не мог. Не повора­чивалась шея. И чем дольше он сидел, обмерев, на широ­ком пне, тем яснее ему становилось, что за спиной у него кто-то (что-то?) есть. Почему, ведь он всегда верил, что все плохое в жизни случится не с ним?! Почему же это случается? Уже почти случилось?

Никогда прежде на него не наваливалась такая мутная, такая непонятная паника. Остатками разума он понимал, что причины нет, что в лесу он один… Наверное.

Все, что он успел сделать – заорать и сорваться, опро­кидывая корзинку, с места. И кинуться сквозь лес с ис­тошным воплем «Мама!».

Часть первая. Эмма

Второго ноября Эмме Петровне исполнилось тридцать пять лет.

Отмечали в театре. Эмма принесла большую сумку с бутербродами, купила в соседнем магазине положенное количество вина, водки и одноразовых стаканчиков. После дневного спек­такля («Лесные приключения», сказка для дошкольни­ков) в большой гримерке накрыли стол. Все было в высшей степени пристойно и даже очень мило. Пока Эмма переодевалась, пока смывала заячий нос, губу и тонкие усики, завтруппой уже успела разло­жить бутерброды и нарезать торт. Потом пришли гости – все, кто был занят сегодня днем, а с ними старенькая костюмерша и помреж. Говорили тосты, желали здоро­вья, называли человеком верным, добросовестным, чест­ным, добрым и вообще хорошим. Подарили фарфоровую вазу. Принесли букет ноябрьских – мелких, но очень ду­шистых – астр. Всё сказали, съели и выпили примерно за час с четвертью, а потом девочки, соседки по гример­ке, помогли Эмме собрать посуду и пустые бутылки об­ратно в сумку.

Быстро смеркалось. В пять часов за окном было почти совсем темно; те, кто был занят в вечернем спектакле, еще не пришли, прочие разошлись по домам. Эмма осталась в гримерке одна.

Это была давняя привычка. Она всегда уходила позже, всех. В школе. В институте. В театре. Медленно собираясь, повторяя роль, еще раз проигрывая про себя, верша своеобразный ритуал, жертвуя Любимому Делу дополни­тельный час, или полтора часа, или хоть тридцать минут. И сегодня она задержалась скорее по привычке, неже­ли из надобности. Аккуратно сложила в стол коробку с гримом, пачку лигнина, мыльницу, полотенце и крем. Застегнула пальто, повязала шарф, взяла сумку и вышла в полутьму коридора. Попрощалась с дежурной на входе.