Эммелина

– О том, чтобы уехать? Нет. Я думала только о маме.

– Деньги у тебя есть?

Она пожала плечами. Понятия не имела, унес ли Мэтью их сбережения в кармане куртки или, может быть, что-то осталось в шкафу.

– Никто не просит тебя уехать без цента, – произнес он. – Мы соберем, сколько сможем, и тебе будет с чего начать где-нибудь в большом городе.

– Как это великодушно с вашей стороны, – сказала она. Но он не понял иронии. Джейн, взяв детей, ушла к родителям, жившим в противоположном конце Файетта, и заявила, что, пока Эммелина здесь, не вернется. Джейн сожгла свое подвенечное платье – ей просто дурно делалось при одной мысли, что оно было на Эммелине. Розанна с Ребеккой уехали к себе в Ливермол, вернутся на похороны, но больше не останутся ни секунды. Льюк с женой обсуждают, не перебраться ли в Честервилл, а Гарриет и Уинтроп говорят даже о Портленде или Бостоне. Однако то, что война может вмешаться в любые планы, удерживает их пока от окончательных решений. Ведь хоть они и живут в общем по-прежнему, но проходящие и проезжающие через город мужчины говорят только о войне, а воздух полнится слухами, достаточными, чтобы поддержать любые опасения. Кое-кто говорит, что война не продвинется севернее Вирджинии, но другие уже уверенно заявляют, будто войска Конфедератов движутся по побережью прямо к Нью-Йорку. В Ливермоле развернута кампания по записи в Восьмой пехотный полк и рекрутов набирают со всех окрестностей, включая Файетт. Эндрю и Льюк уже совсем было договорились записаться и идти защищать Федерацию Северных штатов, у их жен был дополнительный (по сравнению с имевшимися у остальных) довод против такого решения: если б мужья ушли, они оставили бы их не только в одиночестве, но и с опозоренным именем. Конечно, яростнее всего добивалась отъезда Эммелины Гарриет. Она уже истерически выкрикивала, что говорить с сестрой сама – не в состоянии. Эндрю, родившийся после Льюка, но перед Гарриет, всегда недолюбливал младшую сестру и почти все свое детство любыми путями старался быть от нее подальше и поспевать за Эммелиной и Льюком. И то, что сейчас обстоятельства вынудили его сблизиться с Гарриет, только еще усиливало негодование на Эммелину. Мало всего остального, так нужно еще терпеть и это!

Похороны назначили на следующий день. Через Эндрю она передала преподобному Эйвери, что хочет встретиться с ним, как ей было указано, после погребения и просит уточнить, прийти ли ей в церковь или ждать пастора дома.

– Но ты не можешь… – начал было Эндрю, но сразу оборвал себя, сказав: – Хорошо. Я спрошу.

Взяв Библию, она села возле окна, намереваясь почитать псалмы, которые любила мать. Но одно лишь прикосновение к книге, переворачивание страниц теперь, когда матери уже нет, вызвало волну боли, грозившей сломить ее и уничтожить. Поспешно отложив Библию в сторону, она в смятении огляделась.

Почему же она не рассказала все матери?

Если бы она смогла рассказать… давно, когда вернулась из Лоуэлла… многое бы пошло иначе. Чувство, что мать знает все, давало бы утешение, а кроме того, может, матери Ханна и согласилась бы назвать фамилию усыновителей, и тогда… Но здесь мысль сразу обрывалась. Легче было вообразить, как до конца ее дней никто из родных никогда не обратится к ней ни с одним словом, чем мысленно представить себе жизнь, в которой она так и не узнала бы своего сына.

Она принесла воды из пруда, прибралась в доме, вымыла оставшуюся грязной посуду, выстирала рубашку Мэтью. Пользоваться водой из источника на земле Мошеров она больше не сможет. За питьевой водой нужно будет ходить к лесному роднику.

На дороге все время слышался стук колес. Выглянув из окна, Эммелина увидела, как отъехала отцовская повозка. Чуть позже она вернулась, а потом снова отправилась куда-то. На этот раз сзади сидели Льюк с Эндрю, и что-то в их позах сделало вдруг понятным, что они везут гроб.

Немыслимо было оставаться в доме. Он перестал быть укрытием, превратился в тюрьму. Подойдя к двери, она выглянула, посмотрела на гладь пруда. Теплынь стояла. Конец мая, а может, уже июнь. Время вновь сделалось сплошным и бесконечным, как когда-то, давным-давно, в юности. Может быть, Эндрю, придя еще раз, согласится сказать ей, какое число, и тогда она начнет делать зарубки. Конечно, не очень понятно, почему нужно знать дни, а все-таки страшно никак не ориентировать свою жизнь во времени. Мысль о необходимости добывать себе пропитание не пугала, и к перспективе одиночества она относилась спокойно (ведь она столько лет прожила одинокой), но вот отсутствие способа измерять время окутывало все будущее странным густым туманом, через который не пробьется ни струя дождя, ни лучик солнца.

Но почему ей все-таки не уйти отсюда? Не на какое-то время, а насовсем? Если собраться с силами, чтобы уйти на час, то можно будет уйти на неделю?.. на год?.. на большее время?.. И семье тогда станет легче, а ей вряд ли будет еще тяжелее.

Да, нужно уйти немедленно, а не сидеть здесь в горьком одиночестве, пока весь город оплакивает маму.