Эммелина

Эммелина вежливо кивнула. Рассудок, еще недавно сжимавший большую половину марта и апрель в какие-то несколько часов, превращал теперь в пропасть время с субботнего вечера до понедельника. Между краями пропасти лежало Пасхальное Воскресенье.

Мистер Уайтхед снова взялся за журнал. Она понимала, что нужно уйти, но дорога до пансиона представилась ей столь же долгой, как время до понедельника. Он сделал последнюю запись и поднял на Эммелину глаза:

– А может, прямо сейчас пойдем к нам?

Эммелина что-то пробормотала в знак благодарности. Конечно, она пойдет, но вот что скажет миссис Басс, если она не явится к ужину?

Мистер Уайтхед убрал журнал, погасил лампы и взялся за пальто.

– Но как же миссис?..

– Не беспокойся. Один лишний рот за столом – не в тягость.

Он закрыл дверь, и они вышли с фабрики. Хотя Эммелина имела в виду не миссис Уайтхед, а миссис Басс, она не стала снова затрагивать эту тему, боясь, что мистер Уайтхед рассердится, если она попросит зайти по дороге в пансион. На улицах было уже почти пусто, лишь изредка мелькала в темноте фигура прохожего. Проходя мимо пансиона миссис Басс, она взглянула украдкой на мистера Уайтхеда в надежде, что он вдруг сам догадается зайти и предупредить хозяйку. Но он не предложил этого, а она не решилась отстать: одна без него она вряд ли нашла бы его дом, а ждать ее он бы не стал. Ее страшила сейчас любая дорога, казалось, в любом новом месте она непременно заблудится и никогда уже не выберется назад.

Дом мистера Уайтхеда, с виду небольшой, квадратный, кирпичный и не такой богатый, как особняк Магвайров, стоял на углу улицы, занятой фабричными корпусами. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что он не так уж и мал и уютен. Принадлежавший дому просторный участок обнесен был деревянной оградой. Мистер Уайтхед провел Эммелину на кухню, где у плиты стояла высокая, почти с него ростом женщина и что-то спокойно помешивала в огромном котле, до края которого матери Эммелины было бы, вероятно, даже не дотянуться. В отличие от миссис Басс, миссис Уайтхед была не столько крупной, сколько крепко сбитой. Платье – чуть ли не домотканое, во всяком случае, из очень простой материи.

– Знакомься, Филомена. Это Эммелина Мошер. Она уже несколько недель у нас в шлихтовальной, а сегодня с чего-то повесила нос. Наверно, скучает по дому, и я привел ее к нам поужинать.

Миссис Уайтхед просто и спокойно поздоровалась, чем очень обрадовала Эммелину. Такая манера была ей сейчас приятнее любых сочувственных слов. Мистер Уайтхед вышел из кухни, оставив ее с женой и дочками, Гейл и Эми. Девочки, помогавшие матери в стряпне, были примерно ее ровесницы, приятные и дружелюбные, почти такие же высокие, как мать, и очень хорошенькие. Они тут же стали расспрашивать Эммелину о ее доме, о пансионе, о фабрике. Младшая из сестер, Эми, была на год старше Эммелины, окончила уже школу и очень хотела пойти работать на фабрику. Но родители не позволяли. Слушая, как она с жаром объясняет, что, безусловно, справится с работой, Эммелина невольно вспомнила Флорину. Эми решительно не представляла себе, каково это – встать на рабочее место еще до света и уйти с фабрики, когда уже темно; провести целый день на ногах, да к тому же и вдыхать удушливый, сладковатый запах крахмала, от которого разве что наизнанку не выворачивает. Ей виделась только приятная сторона дела – возможность вырваться из дома и получать при этом массу впечатлений. Эммелине было четырнадцать, Эми – пятнадцать. Глядя на нее, Эммелина почувствовала себя усталой и старой. Мысли снова и снова возвращались к Флорине, хотя перед тем она долго не вспоминала ее. Что же с ней все-таки стало? – думала Эммелина, в то время как Эми и Гейл болтали, перескакивая с предмета на предмет и изо всех сил стараясь, чтобы Эммелина почувствовала себя как дома. Хотя теперь это было уже совершенно бессмысленно – слишком поздно!